- А вот какое! - Есикава раскрыл папку и прочитал последнюю телеграмму 
Зорге, посланную в Москву: “Все это означает, что войны в текущем году не будет.
..” - Это вы писали? - торжествующе спросил прокурор. - Вам не к чему 
отпираться. Ключ шифра в наших руках. Теперь-то вы признаетесь, что были 
шпионом Москвы?!.
     Упираться было бессмысленно, но Зорге сказал:
     - Я никогда не был шпионом! Я только боролся против войны... Я коммунист и 
гражданин Советского Союза... Но я хотел бы отложить допрос, сегодня я слишком 
утомлен. Позже я сам напишу все, что найду возможным.
     - Здесь я решаю, когда вести допрос! - сказал Есикава. - Впрочем, одну 
минуту...
     Зорге вывели в коридор, государственный прокурор позвонил премьеру Тодзио 
и доложил, что Зорге признался в том, что он русский коммунист, и просил 
перенести допрос.
     - Ни в коем случае! - закричал в трубку премьер-министр. - Ведите допрос 
до полного изнеможения арестованного! Иначе вы ничего не добьетесь...
     Генерал Тодзио, бывший начальник военной жандармерии в Квантунской армии, 
знал, как надо вести допросы...
     Зорге не били, не пытали во время допросов: иностранцев было приказано не 
трогать - могли произойти дипломатические осложнения. Исключение составлял 
только Бранко Вукелич. Его считали французом, поскольку он представлял 
французское телеграфное агентство. А Франция - поверженная страна, кто с ней 
станет считаться! Вукелич стойко переносил самые ухищренные пытки. Избитого, 
окровавленного, его приводили в комнату следователя, и он снова молчал. 
Разъяренный прокурор как-то спросил: “Он кто: француз или американский индеец, 
откусивший себе язык?! Заставьте же его говорить!” Но Вукелича так и не 
заставили говорить.
     Пытали, били бамбуковыми палками и художника Истоку Мияги, и он мечтал 
поскорее умереть: его больное тело, снедаемое туберкулезом, не могло выдержать 
долгих мучений.
     Рихард попросил доставить ему пишущую машинку и пачку бумаги, сказал, что 
от руки писать он отвык, а привыкать снова к перу не хочет... Тяжба 
арестованного с тюремной администрацией тянулась долго, но победил Зорге. 
Прокурор распорядился принести арестованному машинку.
     И вот он в одиночной камере наедине с раскрытой машинкой на досчатом столе.
 С чего начать и зачем? Нужно ли все это? Нужно!
     Рихард понимал: ему наверняка не выбраться из японских застенков. Так 
пусть же люди узнают, как он жил, во имя чего боролся, пусть сохранят о нем 
добрую память. Он, Рихард Зорге, будет повествовать о прошлом, о том, что давно 
отжило и не может уже повлиять на дела, связанные с группой Рамзая. Начнет он 
издалека и будет писать не торопясь. Это позволит ему уйти от текущих допросов. 
В тюрьме тоже важно выиграть время. И пусть это будет его завещанием, в котором 
он изложит свои убеждения, свои взгляды.
     Начал Рихард с официальной справки:
     "Я, Рихард Зорге, родился 4 октября 1895 года на Южном Кавказе, в 
Аджикенде. Отец был инженером немецкой нефтяной компании в Баку. Мать - русская,
 из бедной семьи железнодорожного рабочего. Семья имеет революционные традиции. 
Дед и , его братья были активными участниками революции !
     1848 года”.
     Рихард не помнил раннего детства, о нем рассказывала ему мать, Нина 
Семеновна, которая все еще жила в Гамбурге, не зная о судьбе сына.
     Трехлетним ребенком Зорге очутился в Германии, провел там больше четверти 
века, до тех пор, пока не приехал в Советский Союз. Рихард был самым младшим в 
семье инженера Альфреда Зорге, среди еще четырех сестер и братьев.
     Отец Рихарда когда-то принимал участие в экспедиции Свена Гедина в 
Центральной Азии, работал в российской императорской нефтяной компании, а 
вернувшись в Германию, стал закупщиком оборудования для нефтяных фирм в России.
     "...До того, как началась война, - писал Зорге, - мои детские годы текли 
сравнительно спокойно, я жил в обеспеченной семье, принадлежащей к классу 
буржуазии. Наша семья не испытывала никаких материальных затруднений. Но во мне 
было нечто такое, что несколько отличало меня от других... О текущих событиях в 
Германии я знал намного лучше взрослых. В течение длительного времени я 
скрупулезно изучал политическую обстановку. За это в школе меня даже прозвали 
“премьер-министром”. Мне было известно, что мой дед посвятил себя рабочему 
движению. Знал я также, что взгляды моего отца были прямо противоположны 
взглядам деда. Отец был националистом и империалистом, он всю жизнь прожил под 
впечатлением, полученным в юношеские годы, когда в результате войны 1870-1871 
годов была создана Германская империя. Он только и знал, что беспокоился о 
своей собственности за границей и о своем общественном положении. Мой брат 
придерживался ультралевых взглядов”.
     Детство и юность Рихарда Зорге закончились в школьные каникулы лета 
четырнадцатого года. Школьники возвращались с экскурсии из Швеции. Они плыли 
домой с последним немецким пароходом - начиналась война, и корабли, застигнутые 
ураганом событий, спешили укрыться в своих портах.
     Кайзеровская Германия жила в угаре шовинистических настроений, на улицах 
кричали: “Хох!”, поднимая портреты кайзера, точно так же как в России носились 
с портретом царя...
     Романтика новизны, надоевшее школярство, стремление начать новую жизнь и, 
конечно, шовинистический угар вокруг, принимаемый за патриотизм, решили судьбу 
подростка. Рихард не вернулся больше в школу. Тайком ото всех младший Зорге