Соединенные Штаты. Жил в Сан-Франциско, Сан-Диего, потом в Лос-Анжелосе; учился 
в художественных училищах, но, став художником, понял, что одним искусством 
прожить невозможно. Он собрал все свои сбережения, продал, что только мог, и 
сделался совладельцем маленького ресторанчика “Сова” в отдаленном квартале 
Лос-Анжелоса. Здесь собирались активисты - рабочие, профсоюзные функционеры, 
учителя, студенты, сюда приезжали киноактеры Голливуда - публика интеллигентная 
и в большой части лево настроенная. В Лос-Анжелосе было много немецких 
эмигрантов. Они давно переселились из Европы, но десятки лет продолжали 
держаться на чужбине вместе. Немцы также были завсегдатаями “Совы”, и главным 
образом для них художник создал дискуссионный кружок “Ин дер деммерунг” - “В 
сумерках”. Именно в сумерках посетители заходили обычно в “Сову”. Среди немцев 
тоже были сильны прогрессивные настроения. Годы были горячие, бурные, все жили 
здесь событиями, происходившими в революционной России, и вполне естественно, 
что Мияги стал разделять революционные взгляды. Жил он тогда у японки “тетушки 
Китабаяси”, которая зарабатывала себе на жизнь тем, что содержала пансионат и 
кормила обедами жильцов. Она тоже придерживалась левых взглядов, и в ее 
пансионате жило несколько членов кружка “Ин дер деммерунг”.
     Художнику Иотоку Мияги исполнилось ровно тридцать лет, когда он снова 
вернулся в Японию, на этот раз в Токио.
     ...В один из январских дней 1934 года, когда на улицах царило новогоднее 
праздничное веселье, когда еще не были завершены традиционные визиты и встречи 
друзей, в редакцию “Асахи симбун” зашел художник Мияги и спросил, где он может 
увидеть господина Ходзуми Одзаки, обозревателя по Китаю. Услужливый клерк 
провел художника наверх в громадный зал, занимавший целый этаж, больше похожий 
на гараж, чем на редакцию, загроможденный десятками столов, шкафов, стульев. 
Сюда доносился рокот наборных машин, в котором растворялся гул голосов 
множества сотрудников, делавших текущий номер газеты.
     Клерк уверенно провел Мияги сквозь лабиринт тесных проходов и остановился 
перед столом широколицего японца в европейском костюме. Тот отложил в сторону 
гранки, которые читал, и поднялся навстречу. Клерк ушел, и Мияги после 
традиционного поклона сказал:
     - Одзаки-сан, меня просили узнать, не пожелаете ли вы встретиться с вашим 
знакомым по Китаю господином Джонсоном?..
     Одзаки настороженно вскинул глаза на художника, перевел взгляд на 
сотрудников, которые сосредоточенно занимались каждый своим делом.
     - Знаете что, идемте куда-нибудь пообедаем, - вместо ответа сказал он. - Я 
очень голоден...
     Они вышли на улицу и спустились в подвальчик рядом с отелем “Империал”. 
Когда официант принял заказ, Одзаки спросил:
     - Так что вы хотите мне сказать о мистере Джонсоне? Он в Японии?
     Мияги объяснил, что Джонсон в Токио и хотел бы восстановить добрые 
отношения с Одзаки-сан.
     С Ходзуми Одзаки Рихарда Зорге связывали годы работы в Китае, откуда тот 
уехал несколько раньше Зорге. Убежденный антимилитарист оказывал Рихарду 
немалую помощь в Шанхае, и Зорге надеялся теперь привлечь его к участию в 
подпольной организации, которую создавал. Ему нравились убежденность и 
осторожность Одзаки.
     - Передайте мистеру Джонсону, - предложил Одзаки, - что в ближайшее 
воскресенье я собираюсь проехать в Нара, это, недалеко - всего несколько часов 
поездом. Было бы хорошо встретиться там, ну, предположим, часов в десять у 
изваяния Большого Будды перед бронзовым лотосом. Если его это устроит, пусть 
приезжает, я буду там при всех обстоятельствах...
     Когда Вукелич со слов художника рассказал Зорге о состоявшемся разговоре, 
Рихард воскликнул:
     - Узнаю! Честное слово, узнаю Ходзуми! Если он станет нам помогать, 
считайте, что мы с вами сделали уже половину дела. Осторожность, точность и 
эрудиция! Уверяю вас, я не знаю другого человека с таким глубоким знанием 
дальневосточных проблем, особенно Китая... Еду! Тем более что по дороге я смогу 
ненадолго остановиться в Нагоя, там у меня тоже может быть интересная встреча.
     В субботу ночным поездом Зорге выехал в Нара - древнюю японскую столицу, 
город парков и храмов, о которых Рихард так много слышал и читал.
     В Нара поезд пришел ночью, но Рихард, успев выспаться в гостинице, ранним 
утром был уже на ногах. Стояла ясная, теплая, совсем не зимняя погода, и он 
вышел на улицу без пальто. Дорога к храму Большого Будды тянулась вдоль парка, 
и торговцы сувенирами уже раскидывали здесь свои палатки. Туристы, как 
паломники, тянулись в одном направлении; людей сопровождали сотни ручных оленей,
 живущих при храме. Священные животные бесцеремонно втискивались между 
прохожими, подталкивали их безрогими лбами, требуя внимания, пищи. Продавцы 
оленьего корма бойко торговали коричневыми вафлями, и олени брали пищу из рук, 
теплыми шершавыми губами подбирали сухие крошки с протянутых ладоней.
     Толпа людей, сопровождаемых оленями, становилась все гуще. Зорге 
протиснулся к кассе, купил билет и прошел во внутренний двор старого 
буддийского храма. Рихард замер перед раскрывшейся паторамой тысячелетней 
пагоды, устремленной ввысь, такой воздушной и массивной одновременно. В нем 
проснулся интерес ученого-ориенталиста. Он готов был бесконечно долго созерцать 
это великолепное творение древних, но, взглянув на часы, заторопился. Эдзаки 
уже ждет его где-то здесь.
     По упругому мелкому гравию Зорге прошел к подножию храма, поднялся по 
широким ступеням и вошел внутрь. И снова его охватил трепет ученого, открывшего 
для себя что-то новое, неожиданное и прекрасное. Поразило его не столько