комментируя
новый план японской агрессии. Публикация этого секретнейшего документа стала 
мировой
сенсацией. В Токио переполошились. Все органы контрразведки, поднятые по 
тревоге,
получили приказ: выявить источник утечки информации. Но при передаче в прессу 
номер
экземпляра документа был предусмотрительно закрыт. Поэтому можно было 
предположить,
что фотокопия была сделана и в Токио, и в Сеуле, и на Формозе, и в других 
городах, куда
документ был послан для ознакомления. Точного ответа на вопрос, как фотокопия
меморандума попала на страницы американских газет, японской контрразведке 
получить так
и не удалось. Было только высказано предположение, что здесь «сработала» 
американская
разведка. Деятельность советской разведки в Харбине японские контрразведчики из 
Токио
вскрыть не смогли.
Японская колония Корея еще в 1920-е годы привлекала внимание советской разведки.

Расположенная на полуострове Корейская армия, а также сам полуостров как 
плацдарм
возможной агрессии на материке способствовали тому, что в Москве этому району 
уделяли
почти такое же внимание, как и Маньчжурии. В 1927 году в Сеул легальным 
резидентом
ИНО был направлен сотрудник ИНО Иван Чичаев. В 1928-м он вербует японского 
офицера,
служившего в жандармерии «Абэ». Со временем этот офицер стал ценнейшим 
источником
информации Сеульской, а потом и Харбинской резидентур ИНО. Через него был еще 
раз
получен текст знаменитого меморандума Танака, а также приобретена очень ценная 
агентура
в Сеуле.
В конце 1920-х начал создавать свою агентурную сеть в Корее и Разведупр. Первым
резидентом под «крышей» секретаря генконсульства в 1928 году в Сеул прибыл 
Эрнест
Эсбах. Он родился в 1897 году в Курляндской губернии. В 1916 году окончил 
рижскую
гимназию и в 1918-м вступил в РККА. Воевал до 1922 года. Был начальником 
партизанского
отряда, помощником командира батальона, начальником штаба группы войск, 
помощником
начальника штаба дивизии по оперативной части. С 1922 по 1927 год учился в 
Военной
академии на основном и восточном факультетах. После окончания академии был 
направлен
в распоряжение Разведупра. В Корее работал резидентом до 1933 года.
* * *
На столе начальника Разведывательного управления лежало несколько папок с
документами. Расшифрованные сообщения военных разведчиков из Лондона, Варшавы,
Риги, Ревеля, Гельсинфорса, фотокопии дипломатических документов, которым по их
содержанию была противопоказана публикация в официозах европейских стран, 
материалы,
поступающие из информационного отдела Наркоминдела, обзоры западноевропейской
прессы, разведсводки «соседей» – Иностранного отдела ОГПУ.
Берзин внимательно просматривал каждую страницу, сопоставляя факты, прогнозы,
предположения. Помогало то, что, будучи до своего назначения начальником 
Управления
руководителем отдела агентурной разведки, он хорошо разбирался в работе
разведывательной сети, которой постепенно, шаг за шагом, покрывались страны 
Европы и, в
первую очередь, наши возможные противники.
Но сейчас начальника Управления тревожило другое направление. Его взгляд все 
чаще
и чаще обращался к тому участку стратегической карты, висевшей на стене, где 
были
обозначены дальневосточные рубежи страны. Маньчжурия давно привлекала его 
внимание,
и не только потому, что она была одним из центров самой отборной в своей 
ненависти к
новой России белой эмиграции. За эмиграцией пристально наблюдали, и ее 
провокации на
дальневосточных границах получали должный отпор. Берзина очень интересовала 
южная
часть Маньчжурии – Квантунский полуостров, где хозяйничали генералы японской 
империи,
воспитанные на победах в русско-японской войне, и южная часть КВЖД от Харбина