зачаровывали. Это были не лекции по химии, а скорее энциклопедия естествознания,
 так широко захватывал свой предмет этот увлекающийся фанатик своего дела. К 
нашему великому сожалению его очень скоро не стало. Он был разорван на части 
при опытах с новыми взрывчатыми веществами на Пороховых заводах. Слишком он был 
горяч, всего себя отдавая новому неисследованному еще делу. Не будь этого, его 
несомненно ожидала бы такая же блестящая будущность как и штабскапитана 
Ипатьева.
     Последний заведывал у нас на старшем курсе практическими занятиями по 
химии. Большинство из нас взамен анализа занималось составлением разного рода 
окрашенных жидкостей. Штабскапитан Ипатьев стал нас по очереди вызывать к 
доске, предлагая решать несложные химические задачи и экзаменуя попутно, 
главным образом из неорганической химии. Если ктолибо из товарищей не 
справлялся с задачей, то штабскапитан Ипатьев звал меня к доске. Я должен 
сказать, что химию полюбил и знал ее еще в Реальном училище, обладал кроме того 
какимто химическим чутьем, а потому с даваемыми мне поручениями в большинстве 
случаев справлялся удачно. В результате всего этого штабскапитан Ипатьев 
усмотрел во мне способность к химии, взял с меня слово, что я пойду в 
Михайловскую артиллерийскую академию, по окончании которой он сделает меня 
своим помощником. Между тем обстановка сложилась так, что я два года после 
выхода из училища учебных книг не раскрывал, а потому и пропустил двухгодичный 
срок для поступления в Артиллерийскую академию. На третий же год я взялся за ум 
и поступил в Николаевскую академию Генерального штаба.
     Будучи в последней, я както пошел на публичную лекцию подполковника 
Ипатьева о сгущенном воздухе, которую он читал в столь знакомой мне химической 
аудитории. После лекции я подошел к подполковнику Ипатьеву и извинился за 
несдержанное слово, указав действительные причины его нарушения. Подполковник 
Ипатьев долго меня укорял, называя изменником и говоря, что в будущем я 
прогадаю. Под конец же разговора он стал со мной както мягче – повидимому 
понял, что руководствовался я здесь не карьерными побуждениями. 
Распространяться о том, что сделал академик Ипатьев и для науки, и для нашего 
артиллерийского дела во время войны едва ли нужно, настолько это всем нам 
известно.
     Из других военных профессоров я не могу выделить ни одного, кто мог бы 
приблизиться к вышеупомянутым моим учителям. Может быть они были и очень 
способны, и очень учены, но передать нам свои знания так просто и ясно как 
полковник Чернявский они не могли.
     Заканчивая вопрос о постановке учебной части, я не могу не упомянуть 
добрым словом читавшего нам Новейшую историю русской словесности гна Орлова. 
Лично мне он импонировал одним тем, что им был издан учебник по своей 
специальности, а перед печатным словом я тогда еще благоговейно преклонялся.
     Орлов читал свой интересный предмет увлекательно, но так как он не 
принадлежал к числу главных, то к стыду нашему слушали его немногие, 
большинство же занималось своими делами. Тем не менее Орлова мы очень любили, 
да и нельзя было не любить этого добродушного и в высшей степени тактичного 
толстяка.
     Когда он входил в аудиторию, то приветствуя его, все хором кричали: «С 
Новым годом». Мило раскланиваясь с нами, он отвечал: «С новым счастьем!». Тогда 
раздавались уже голоса: «Мы Вас любим, мы Вас любим!». Не взирая на 
продолжавшийся шум, Орлов начинал свою лекцию, гам понемногу утихал, и все были 
довольны.
     У нас ходили слухи, что один из выпускников поднес даже Орлову жетон с 
надписью «С Новым годом!». Этому вполне можно верить, так как симпатии юнкеров 
были полностью на его стороне.
     Увлекательно читая свой предмет, Орлов сообщал неизвестные нам факты из 
жизни писателей, ярко рисующие их эпоху. Я припоминаю такой случай с писателем 
Н. В. Гоголем.
     Поэма «Мертвые души» была представлена им Государю Императору Николаю I. 
Его Императорское Величество приказал в этот же переплет вплести денежные знаки 
и отправить этот том автору. Последний ответил на столь щедрый дар таким 
трехстишием (цитирую по памяти):
     Принял с благоговеньем,
     Читал с умиленьем,
     Жду продолжения с нетерпеньем.
     Государь приказал послать такой же второй том, но на переплете напечатать: 
«Том второй и последний».
     Подводя итоги постановки учебной части, нельзя не прийти к заключению, что 
программа занятий чересчур была перенасыщенна высшей математикой, подготовляя 
юнкеров к ученой артиллерийской карьере. В строю же высшая математика в 
большинстве случаев применения себе не находила.
     Среди шестидесяти приблизительно юнкеров нашего курса были люди очень 
способные к математике как Чеболарев, Шилов, Андреев и другие, были и 
посредственные и, наконец, малоуспевающие. Я говорю про математику потому, что 
она была не только главным предметом нашего обучения, но и основой 
артиллерийской науки. Последняя изучалась настолько подробно, что, например, к 
выпускному экзамену приходилось прочитывать около 1500 страниц, и балл за нее 
имел огромный коэффициент – 19.
     Чувство товарищества было настолько развито среди нас, что мы охотно 
помогали друг другу при подготовке к репетициям. О конкуренции както тогда и 
не думалось.
     Лучших математиков как мне кажется выпускали тогда Киевский и 3й