Невзирая на добрые между нами отношения по прежней службе в штабе Варшавского 
военного округа, я довольно сухо ему ответил, что данные имеются для начала 
дела, то есть его разработки, а если бы были неопровержимые, порочащие Лемке 
факты, то я тогда просил бы Ставку ликвидировать это дело с согласия конечно 
начальника штаба Верховного главнокомандующего.
     Это обстоятельство не заставило однако Ставку насторожиться, наоборот, 
судя по «Дневнику» Лемке в главных руководителях ее встретилось самое упорное 
сопротивление для ликвидации этого позорного дела. Лишь вмешательство 
Дворцового коменданта, генерала Воейкова в целях охраны Государя Императора 
заставило Ставку после долгих препирательств с «жандармами» уступить и 
откомандировать Лемке в Главное управление Генерального штаба.
     Надо отдать справедливость, что Ставкой все же принимались меры для охраны 
Государя Императора, но лишь после вмешательства в это дело штаба Северного 
фронта. Так 8го марта 1916 года, то есть месяц спустя после первого его 
запроса о Лемке, последний пишет в «Дневнике»: «Сегодня, чтобы во время доклада 
Алексеева (Государю Императору) удобнее было удалить из большой комнаты 
генерала Залесского, Ассанович просил выйти и меня. Таким образом я лишаюсь 
возможности слышать доклад и реплики Николая» (стр. 619). А на другой день 
говорится, что «доклад Царю обставляется все большей тайной; приказано никого 
не допускать входить в соседнюю комнату, а Ассановичу, Пиковскому, Корзуну и 
Кудрявцеву уходить в другое место и дверь из журнальной комнаты запирать на 
ключ» (стр. 622).
     Еще месяц спустя 12го апреля у генерала Пустовойтенко и Лемке происходит 
такой разговор: «Еще в феврале (1916 года), – говорит генерал Пустовойтенко, – 
начальник разведывательного отделения Северного фронта полковник Рябиков, а 
теперь наш полковник Озеровский (начальник контрразведывательного отделения 
Ставки) сообщили, что Вы (Лемке) печатались в какомто журнале 
социалреволюционной партии… „Былое“… Я знаю, что вы теперь держитесь так как и 
надо держаться в мундире; знаю, что и в прошлом у Вас не было никаких 
собственно партийных связей, и так как однако мне надо выдержать объективный 
тон, то я потребовал, чтобы Озеровский представил мне более точные данные… Вот 
чем они, мерзавцы, занимаются вместо того, чтобы ловить шпионов». На вопрос 
Лемке, грозит ли ему какаянибудь неприятность, генерал Пустовойтенко отвечает: 
«Ровно никакой, пока я здесь… будьте совершенно спокойны» (стр. 746).
     Здесь характерен не только разговор человека, стоящего во главе 
контрразведки Ставки, с подозреваемым в шпионстве его подчиненным, притом в 
период только начавшейся разработки о нем, но и эпитет «мерзавцы» по адресу 
чинов контрразведки только потому, что они нелицеприятно исполняли свой тяжелый 
долг.
     Не менее показателен и разговор генерала Алексеева с Крупиным по делу 
Лемке, помещенный под датой 19го апреля 1916 года.
     «Крупин говорил с ним (генералом Алексеевым) издалека о слежке за мной 
контрразведывательного отделения. Алексеев был вообще возмущен работой 
жандармов; говорил, что они пересадили в контрразведку политический сыск, 
совершенно не способны отказаться от него и даже провоцируют, считая это лучшим 
способом уловления. Я могу быть спокоен, меня не выдадут» (стр. 766).
     Интересно сопоставить эту лестную для Лемке аттестацию генерала Алексеева 
с помещенным ниже заявлением самого аттестуемого.
     «Записку о своей (Лемке) литературной деятельности я подал Пустовойтенко 
вчера, совершенно конечно не скрыв ни своих сочинений, ни своего постоянного 
участия в левой периодической печати с самого начала этой деятельности» (стр. 
766).
     4– го мая 1916 года, то есть за месяц до ухода из Ставки, Лемке просит у 
генерала Пустовойтенко разрешения на двухнедельный отпуск, причем у них 
происходит разговор, поразительный для начальника, не говоря уже о человеке, 
хотя бы немного знакомого если не с техникой, то с задачами контрразведки.
     «Он (генерал Пустовойтенко) сказал, что жандармы все еще наседают на меня 
(Лемке), уже посвятили в дело генерала Воейкова (Дворцового коменданта) и у 
Пустовойтенко с ним была беседа. Теперь он получил от него вторую обо мне 
справку Департамента полиции, которую и прочел мне под большим секретом». «Мне 
ставятся в ней обвинения:
     1) Что в 19051906 гг. у одного лица, замешанного в партии 
социалреволюционеров, найден был мой адрес, и я тогда же был взят под 
наблюдение.
     2) Что в 1911 году мой адрес также найден у другого такого же лица, 
которое посетило меня, но неизвестно за каким делом.
     3) Что в 1911 году у меня был произведен обыск, не давший никаких 
результатов, почему я и был оставлен на свободе.
     4) Что во время своего управления фирмой М. М. Стасюлевича я поддерживал 
сношения с лицами, изобличенными в участии в партиях социалреволюционеров и 
социалдемократов».
     «Все верно, – говорит Лемке, – не возражаю. Пустовойтенко сказал, что 
потребует теперь точного указания этих алгебраических лиц».
     Далее происходит длинный разговор, в результате коего генерал 
Пустовойтенко соглашается с предложением Лемке откомандировать его, «но не в 
строй и не в штаб, где она (аттестация) меня погубит, а в какоенибудь тыловое 
учреждение. Разумеется, лучше всего, чтобы Вы оставались здесь спокойно. Для 
этого мне надо поговорить с Воейковым и убедить его, что если что и было у Вас 
раньше, то теперь в 19141916 гг. нет и не было ничего».
     В заключение этого разговора Лемке заявляет генералу Пустовойтенко: «Но,