Выбор объектов пропаганды представляет собой тоже немало затруднений, так 
как желая разрушить моральные устои страны, надо принимать во внимание и 
психологию народа. В этом отношении работа английской пропаганды заслуживает 
большой похвалы. Желая надломить боевую мощь Германии, английская пропаганда 
никоим образом не решается развенчивать ее народного героя фельдмаршала 
Гинденбурга, а все свои стрелы направляет на бывшего в тени фактического 
генералиссимуса ее армии генерала Людендорфа, беспощадно заливая его грязью 
клеветы.
     То же самое делалось и у нас еще задолго до революции. Грубо колебать в 
глазах русского народа престиж монарха было бы нецелесообразно, а потому к 
этому адскому делу осторожно приступает революционная пропаганда сейчас же 
после неудачной Русскояпонской войны и следовавшей за ней малой революции. Для 
этого она придвигает к ступеням императорского трона простого мужика, хлыста по 
своим религиозным убеждениям Распутина, снабдив его даже чудодейственной силой. 
В книге его секретаря еврея Арона Симоновича «Распутин и евреи» подробно 
описана встреча Распутина, возвращавшегося с богомолья в Иерусалиме к себе, в 
Тобольскую деревню, с приехавшими помолиться в Киев Великими Княгинями 
Анастасией и Милицей Николаевными. Случайно якобы приходит к ним во двор 
Распутин, им заинтересовывается Великая Княгиня, приглашают даже его пить с 
ними чай и в разговоре узнают, что Распутин умеет лечить гемофилию, неизлечимую 
болезнь, которой страдал НаследникЦесаревич. Благодаря этому, из чувства любви 
матери к ее единственному сыну, Распутин вводится ими не только в царский 
дворец, но даже полонит душу Императрицы. При содействии подкупленных лиц 
мистифицируются чудеса не только над А. А. Вырубовой, но и над самим 
НаследникомЦесаревичем. Достигнув этой главной своей победы, пропаганда 
приступает к ее эксплуатации путем распускания не столько в простом народе, 
сколько в кругах интеллигенции гнусных инсинуаций на Государыню и ее дочерей и 
достигает в конце концов своей цели – расшатывания доверия народа к монарху. 
Особенно знаменательна в этом отношении речь П. Н. Милюкова в Государственной 
Думе 2го ноября 1916 года, договорившегося чуть ли не до государственной 
измены самой Императрицы.
     Сила этой пропаганды была настолько велика, что даже такой казалось бы 
столп правого крыла Государственной Думы как Пуришкевич, идет в заговор с одним 
из лидеров кадетской партии в Государственной Думе Маклаковым для убийства 
Распутина, этого мавра, сделавшего уже свое дело, то есть в достаточной степени 
уже поколебавшего императорский трон в глазах почитавшего его русского народа. 
В интересах революционной пропаганды Распутин должен быть убран не руками 
создавших его левых партий, а правыми деятелями, для чего в заговор 
приглашается даже член императорской фамилии Великий Князь Дмитрий Павлович.
     Убран был наконец с политической арены Распутин. Но Россия продолжала 
катиться в пропасть при дружном содействии своих союзников, в слепоте своей не 
желавших видеть, что они рубят тот сук, на котором покоится залог их победы и 
их будущего благополучия. Достаточно сказать, что оттяжка войны на полтора года 
вынудила союзников втянуть в нее С.А.С. Штаты, заплатить жизнями сотен тысяч 
людей и миллиарды денег для того, чтобы через 20 лет выполнять желания 
побежденного их злейшего врага – Германии.
     Я воочию убедился в силе революционной пропаганды на бывшем в феврале 1917 
года в Петербурге процессе против состоявшего при председателе Совета министров 
Штюрмере чиновника МанасевичаМануйлова, бывшего вместе с тем и секретарем 
Распутина. Этот установленный расследованием по приказанию Главнокомандующего 
Северным фронтом генерала Рузского провокационный процесс нужен был 
революционной пропаганде лишь для того, чтобы убедиться в слабости 
правительства, а попутно через голову покойного Распутина забрызгать грязью 
императорский трон. Процесс этот был создан директором Департамента полиции 
генералом Климовичем при содействии директора Соединенного банка в Москве графа 
Татищева. На процессе фигурировали корифеи нашей адвокатуры Карабчевский, 
Аронсон и др. От пускавшейся лишь по билетам в зал суда публики ломились скамьи.
 Я был допрошен первым как свидетель со стороны защиты и смело, по совести 
высказал свой взгляд на это провокационное дело. Желание гражданского истца 
Карабчевского в свою очередь спровоцировать меня и тем аннулировать мои 
показания нашло горячую и резкую отповедь с моей стороны сначала ему, а затем и 
ставшему на его сторону председателю Петроградского окружного суда Рейнботу. 
Это заставило Карабчевского и его московского коллегу прекратить постановку 
дальнейших мне вопросов, а во время последовавшего затем перерыва заседания 
суда извиниться передо мной председателю суда Рейнботу за резкость его 
поведения.
     Подошли ко мне адвокаты защиты с Аронсоном во главе благодарить за должную 
отповедь Карабчевскому, который принужден был перевернуть неиспользованными 
несколько страниц с намеченными мне вопросами, при помощи которых он меня 
«загонял бы», по словам Аронсона. Я ничего не понимал во всем происходившем, и 
только представившийся мне после этого капитан I ранга из Ревеля, фамилию коего 
я забыл, разъяснил, какой террор царил до моего показания в зале суда; лишь я 
поставил на место председателя его Рейнбота, а равно своими показаниями 
разъяснил сущность процесса, за что он дважды меня благодарил. Судить о том, 
что было до меня в зале суда я не мог, так как был допрошен на четвертый, на 
сколько помню, день заседания, находясь до этого в особой комнате для 
свидетелей.
     Из вышеизложенного видно, что даже представители нашей юстиции во главе с 
ее министром Добровольским, поставившим вопреки желанию Императрицы, как это 
видно из Ее писем Государю, на суд это провокационное дело МанасевичаМануйлова,