генерал мне не показывал (да и обязан не был), а довольствовался или передачей 
копий своих донесений по начальству или словесными утверждениями, будто 
дознанием уже установлено тото и тото… Коечто в словах генерала было для 
меня странно; однако не верить ему, что дознание вполне изобличило Рубенштейна, 
я не имел ни повода, ни права, да и спрашивал меня генерал только о составе 
преступления. Я отвечал, что состав преступления есть, исходя конечно из 
предположения, что установлены соответствующие факты». Вдохновленный пониманием 
ситуации со стороны первоклассного юриста, Батюшин в очередной приход к С. В. 
Завадскому (вместе с Резановым) «оставил мне все дознание на несколько дней, и 
я до сих пор не могу забыть того чувства подавленности, которое овладело мною 
по прочтении этого детского лепета: все слухи, все сплетни, все обрывки без 
начала и конца. Рассказы генерала были только смелою попыткой реконструкции 
целого здания из жалких обломков и отдельных кирпичей». Завадский, спасая 
ситуацию, пишет для генерала отдельную памятку («шпаргалку»), что дополнительно 
надо установить дознанием, чтобы начать следственные действия, иначе все усилия 
контрразведчиков обернутся против них и Рубенштейна придется освобождать из 
тюрьмы. «Батюшин на меня вознегодовал ужасно: против освобождения Рубенштейна 
он восставал с жаром, говоря, что военное командование этого не потерпит, а 
дознание, в котором запутался, хотел отпихнуть от себя во что бы то ни стало. Я 
понимал положение генерала: продолжать дознание без надежды закончить его 
удовлетворительно, значило бы еще больше отягчать свою ответственность за 
длительное содержание человека под стражей без достаточных улик, а идти на 
немедленное освобождение обвиняемого в порядке следственных действий было бы 
все равно, что разом подчеркнуть неправильность принятой комиссией меры 
пресечения. Более того, я отдавал себе отчет в своем положении: каких только 
собак не повесит на меня командование, да и оно ли одно (намек прозрачный: сам 
царь Николай II. Значит в беседах с прокурором Батюшин ясно дал понять, кто 
стоит за его спиной. – Авт.), когда следователь освободит такую крупную дичь 
среди отысканных военными властями изменников. Но помочь ни генералу, ни себе я 
ничем не мог, а должен был подчиняться тому, что мне говорили закон и 
человеческая совесть.
     Генерал Батюшин ушел от меня врагом, и более я с ним не видался».
     Заключительную часть поучительнейшего эпизода из истории русской военной 
контрразведки военной поры, одно из ведущих подразделений которой оказалось 
вовлеченным в качестве активного участника в крупную политическую игру, 
расскажем своими словами (первоисточником останутся те же воспоминания С. В. 
Завадского). Министр юстиции и одновременно по должности генералпрокурор А. А. 
Макаров, которому после случившегося Батюшин пожаловался на прокурора, 
предложил Завадскому высказать свое мнение по существу дела. Завадский и 
министру сообщил то, что сказал Батюшину, получив при этом от самого министра 
одобрение своей позиции. Несмотря на это Макаров, руководствуясь состоявшимся 
на этот счет Высочайшим повелением, вынужден был пойти навстречу настойчивым 
усилиям Батюшина и разрешил передать дело на рассмотрение прокурору Варшавской 
судебной палаты. Хотя изза такого решения в ложном положении оказалось высшее 
звено российской юстиции в лице ее министра и столичного прокурора, но с этим 
считаться не приходилось, так как нужно было выполнять волю императора. 
Завадский печально констатировал: «Я еще был прокурором судебной палаты, когда 
в Петроград приехали следователь Матвеев и товарищ прокурора Жижин для 
производства следственных действий о Рубенштейне… Со мною повидаться они… 
признали излишним».
     Шестого декабря (ст. ст.) по прямому настоянию императрицы, на которую в 
свою очередь воздействовал «свят той старец», Рубенштейн был условно освобожден 
изпод ареста под поручительство. Прямое участие при этом принимал и услужливый 
министр внутренних дел А. Д. Протопопов. Но следствие не было закрыто, и он 
вскоре (после смерти Распутина) был арестован теперь уже по постановлению 
варшавских юристов. Перед февралем Рубенштейн по законам военного времени как 
нежелательный элемент административным распоряжением был определен на высылку в 
двадцать четыре часа в Сибирь под конвоем. Много лет спустя один из 
современников будет вспоминать: «Надо было видеть, как взбесились все его 
поклонники, его огромная шайка дельцов, прислужников, маклеров, адвокатов и все 
„общество“, его окружавшее и кутившее на его широкий счет первоклассного 
мошенника, обиравшего и морившего голодом русский народ. От этой всей своры 
некуда было деваться, так как наседали они с приставаниями о различных хлопотах.
 Конечно в Петрограде стон стонал (так в тексте. – Авт.) об ужасном 
„антисемитизме“, проявленном к этому мученику воровского бизнеса, к этому 
несчастному Рубенштейну, которому не позволили выехать из Петрограда в 
собственном автомобиле, а предложили вместе с другими спекулянтами прокатиться 
до Новосибирска (в те годы – Новониколаевск. – А.З.) в арестантском вагоне за 
решеткой под конвоем». На самом деле «поездка» в арестантском вагоне не 
состоялась. Рубенштейн оказался на свободе 28 февраля – был освобожден из 
тюрьмы «восставшим народом» как писали в то время.
     Мы процитировали фрагмент записок Владимира Дмитриевича БончБруевича, 
твердокаменного большевика из ленинской обоймы, родного брата известного нашему 
читателю генерала. Вот какую через годы давал он оценку ситуаций, сложившейся в 
стране в этой сфере. «К сожалению среди самых наглых спекулянтов продуктами 
первой необходимости было очень много евреев, которые вели себя отвратительно и 
нагло… В Петрограде возникли спекулянтские еврейские банки, например, банк 
Рубенштейна, которые выделялись своей черной спекуляцией даже среди других 
таких же банков, принадлежавших русским, английским, французским трестам… Вот 
именно эти гады еврейской национальности, делавшие то же самое, что и русские,