Александр Колпакиди

СПЕЦСЛУЖБЫ РОССИИ. ОККУЛЬТНЫЕ СИЛЫ СССР

Аннотация: Книга из серии «Спецслужбы России» расскажет о загадочном буряте 
Петре Бадмаеве — величайшим лекаре и величайшим аферисте и об экспедиции 
Спецотдела ОГПУ на Тибет, участником которой был известный художник Н. Рерих. 
Вы узнаете о том, как советские спецслужбы боролись против интеллигентских 
тайных обществ, и о том, какие надежды они возлагали на психотронное оружие, 
экстрасенсов и НЛО.


---------------------------------------------


 Александр Колпакиди
 СПЕЦСЛУЖБЫ РОССИИ. ОККУЛЬТНЫЕ СИЛЫ СССР



 ПОСЛЕДНИЙ ШАМАН



 Андрей Балабуха. Естествознание в мире мифов

 Если волшебным ключом к первому тому «Спецслужб России» послужило слово 
«тайна» (и к нему, клятвенно заверяю, мы вернемся еще не раз), то сегодня 
придется воспользоваться другим, не менее емким и полисемантичным. «Миф» — в 
буквальном переложении с эллинского наречия на язык родных осин это слово 
означает «повествование», «сказание» или «предание». Справедливости ради замечу,
 в повседневном обиходе употребляем мы его едва ли не в единственном из многих 
значений — чего-то небывалого и небываемого, несуществующего и несущного. В 
результате понятие «мифический» давно уже стало по сути синонимом ложности, 
эвфемизмом когда невинного, а когда и злокозненного вымысла. Однако на деле все 
отнюдь не столь просто и однозначно.
 Миф — порождение коллективного сознания. Конечно, в отдельных случаях можно с 
полным основанием говорить и об его конкретном авторе, но в том-то и фокус, что 
сочинить красивую сказку всяк может, однако мифом становится лишь тот плод 
человечьих измышлений, что придется по вкусу великому множеству собратий. 
Согласно словарному определению, миф «в обобщенном виде и чувственно-конкретных 
персонификациях отражает действительность и мыслится вполне реальным». 
Последнее важнее всего: Ясон, Геракл и Тесей, Эдип и Медуза Горгона 
представлялись какому-нибудь кожевеннику-коринфянину не менее реальными, чем 
обитавший по соседству горшечник Состратос. И не только в незапамятные античные 
времена Миф оставался и остается одним из мощнейших инструментов постижения и 
осознания окружающего. Настолько могущественным, что порою он играючи подчиняет 
себе те самые разум, сознание и человеческую личность, которым — по идее — 
обязан только служить.
 На одну из таких сверхустойчивых мифологем опиралось, в частности, то 
противостояние двух Третьих Римов, о котором я упоминал в предисловии к первому 
тому. Однако с идеей римского наследства в нашем коллективном бессознательном 
исстари соседствует и другая — о наследии ордынском. А поскольку для первой 
части этого тома она имеет принципиальное значение, позволю себе остановится на 
ней подробнее. По структуре она достаточно сложна и включает несколько 
связанных меж собой, но практически самостоятельных составляющих, однако 
непосредственное касательство к сегодняшней теме из них имеют две.
 В первую очередь, это естественное стремление побежденных «сохранить лицо». 
Именно оно побудило обложенный данью народ, ставший периферийным улусом империи 
чингизидов, из веку в век говорить о том, как он грудью прикрыл Европу от 
монгольского нашествия. Мифу нет дела ни до того, что и сама Европа была для 
монголов лишь удаленной окраиной, прилегающей к «последнему морю»; ни до того, 
что и там, в Центральной и Западной Европе, они не потерпели ни одного 
исторически значимого поражения; ни до того, что передовой отряд — два тумена 
татарской кавалерии — насквозь прошел Испанию и Португалию и зачерпнул-таки 
шлемами атлантической водицы, кою и повезли потом через всю Евразию в далекий 
Каракорум. Что ж, как известно, факты мифу не указ — психология для него куда 
важнее. Сотворяя из нестерпимого военного фиаско роль претерпевшего за ближнего 
всеевропейского щита, миф возвращал народу чувство самоуважения и собственных 
значимости и достоинства. В действительности же щит возникал не на 
геополитических просторах, а в общественном сознании, надежно защищая его от 
мнимой унизительности нанесенного субэдеевыми и батыевыми ордами разгрома. 
Говорю мнимой, ибо нет и не может быть ничего унизительного в поражении, 
нанесенном достойным противником. В том же, что монголы являлись противником 
достойным, сомневаться не приходится — чуть не полмира покорили, как-никак.
 Однако сохранение лица — лишь первая ступень. Кануло в прошлое двухсотлетнее 
иго, и на смену ему пришло ощущение сопричастности великому царству. Помимо 
вечной несбыточной мечты о черноморских Проливах, претензии на положение 
Третьего Рима были закреплены Иваном III, заключившим династический брак с 
безвластными уже византийскими Палеологами, благодаря чему и появился в 
российском гербе двуглавый орел ро-мейских базилевсов. Претензии на ордынское 
наследство не нашли себе столь зримого выражения, зато проявились весьма 
ощутимо — в поразительном по размаху и скорости завоевании Сибири, вполне 
сопоставимом с покорением испанскими конкистадорами Нового Света или 
американским броском на Дикий Запад. Но это на уровне истории свершившейся. 
Однако с ним соседствует другая история — несбывшаяся, несостоявшаяся, 
потенциальная. В ней-то и прочитывается вторая ступень мифа.
 Китайцы пошли в этом отношении гораздо дальше, объявив Чингисхана «великим 
китайским полководцем» — им проще: там была монгольская династия, а не иго. Но 
со взятия Казани и Астрахани плена грезилась, грезилась великая — чтобы не на 
одну шестую, вполмира — империя, чтобы вошли в нее все былые царства всяких там 
хулагуидов, гуюкидов и прочих Великих Моголов. Зря, что ли два века терпели? По 
праву наше будет. Предками завещано, обетованно. А какими предками — в том мифу 
не суть. И множились на протяжении всей российский истории разнообразные 
прожекты установления такого царства, и в этом смысле не лег семнадцатый год 
рубежом — сменить ведь можно только строй, но никак не менталитет. И «Последний 
бросок на Юг» — законный наследник и правопреемник «Великого броска на Восток», 
а господам юнкерам метилось то же, что и пламенному комсомольскому поэту Павлу 
Когану, автору незабвенной романтической «Бригантины»:



   Но мы еще дойдем до Ганга,
   Но мы еще падем в боях,
   Чтоб от Японии до Англии
   Сияла Родина моя.



 Много их было, осиянных этой великой мифической мечтою. С некоторыми вам еще 
предстоит встреча в следующих томах. Причем, замечу, о каждом из них можно 
написать не очерк, а захватывающий приключенческий роман. Увы, на подобные 
художественные биографии литература наша не щедра — воистину нет пророка в 
своем отечестве! Именно в этом ряду стоит и главный герой первой части 
«Оккультных сил в СССР» — Жамсаран (в крещении — Петр Александрович) Бадмаев, 
выпускник восточного факультета Петербургского университета и 
Медико-хирургической академии, чиновник Азиатского департамента Министерства 
иностранных дел, успешливый предприниматель, знаменитый «тибетский врач» и 
прочая, и прочая.
 Главной сам он почитал (или, по крайней мере, называл) эту последнюю ипостась. 
Не будучи специалистом, не возьмусь судить, кем был он в действительности: 
великим врачевателем или великолепным шарлатаном, явившимся из монгольских 
степных предгорий Гиппократом или же Чумаком-Кашпировским fin de siucle — 
широкое хождение имели в свое время оба этих мнения. Что ж, пусть разбираются в 
этом историки медицины. Но в целом размах его деятельности не может не 
восхищать. Не стану пересказывать фактов, с которыми вскоре познакомят вас Олег 
Шишкин и Александр Борисов, однако некоторыми выводами и общими оценками 
позволю себе поделиться.
 Самый яркий из троих представителей «тибетской династии», Петр Александрович 
Бадмаев являл собою законченный тип графа Монте-Кристо a la russe (кстати, 
герой Дюма-отца также занимался врачеванием, правда, на Востоке). Впрочем, и в 
наших пале-стинах этот тип был представлен достаточно ярко — вспомните хотя бы 
«полудержавного властелина», светлейшего князя Александра Даниловича. Увы, его 
пример наводит на печальную мысль: в отечестве нашем личность такого масштаба и 
такого характера изначально обречена в лучшем случае на березовскую ссылку… Так 
что и печальный конец Бадмаева был то ли предсказуем, то ли вовсе предопределен.
 Только никто, слава Богу, в это предопределение никогда не верил и не верит — 
не потому ли и красуются Меншиковский дворец на Неве и буддийский храм (кстати, 
самый большой в Европе) на Невке? Скольких свершений лишилась бы наша история, 
если бы не этот психологический феномен…
 Формально «тибетский врач» Бадмаев не занимал столь высокого положения, как 
герцог Ижорский — к титулам он особо не стремился, да и не петровские времена 
были на дворе. Но проследите судьбу любого мало-мальски примечательного 
человека в тогдашнем Санкт-Петербурге — и она рано или поздно да выведет вас на 
фигуру высокоученого бурята. Создается впечатление, будто он являлся неким 
потаенным центром столичной жизни, серым кардиналом и великим кукловодом. 
Пожалуй, именно в этой его вездесущности и заключена та мистическая сила, 
которая заставила составителя включить рассказ о Бадмаеве в контекст разговора 
обо всех и всяческих спиритах, оккультистах и мистиках (ведь в самой по себе 
восточной медицине много пока загадочного, но ничего оккультного, согласитесь, 
нет). Правда, далеко не всем бадмаевским начинаниям суждено было сбыться, но и 
воплощенное все-таки в жизнь, прямо скажем, впечатляет. Что же до 
невоплощенного…
 Пожалуй, в один ряд с его «великим восточным проектом» имеет право встать лишь 
одно — и также неосуществленное — начинание: потрясающий по смелости и размаху 
замысел учреждения Кавказской компании, родившийся под пером дипломата (именно 
дипломата, а не автора бессмертной комедии) Александра Сергеевича Грибоедова; 
замысел, по сравнению с которым даже заговор декабристов может показаться более 
или менее невинной игрой.
 Самое примечательное, что Жамсаран Бадмаев — ярчайший, может быть, пример 
успешного решения в Российской Империи национальной проблемы. Да, сознательно и 
неосознанно, однако несомненно «восточный проект» его был вдохновлен тем самым 
мифом об ордынском наследии, о котором шла выше речь. Но откуда явился творец 
идеи? — Чуть ли не из родных чингисхано-вых мест. Тем не менее, в роли 
грядущего великого кагана видел он российского «белого царя», искренне ощущая 
себя плотью от плоти Империи, человеком русской культуры и православной веры. И 
стоял за этим вовсе не пыл неофита, извечно стремящегося быть святее самого 
папы римского. Нет — это было то мироощущение, за которым видится мне 
единственно возможное будущее России. Но это, впрочем, уже совсем другой 
разговор…

 Владимир Семенников. ЦЕЛИТЕЛЬ ИМПЕРИИ

 Теперь, когда раскрываются все тайные пружины, направлявшие политику России в 
последние годы старого режима, поддается более определенному выяснению и та 
роль, которую в механизме самодержавного аппарата играли различные закулисные 
деятели и аферисты крупной и мелкой марки. В числе этих фигур видное место 
занимает «врач тибетской медицины» Бадмаев.
 Лаборатория Бадмаева изготовляла различные чудодейственные лечебные средства, 
пользовавшиеся особенно большим успехом в придворном кругу. Однако не в этом 
состояла основная деятельность тибетского врача. Главной сферой его «работы» 
была внутренняя и даже внешняя политика; параллельно с этим он занимался 
различными крупными концессионными предприятиями, теснейшим образом связанными 
как с закулисной политической игрой, так и с «тибетским» врачеванием.
 На арену политической жизни Бадмаев выступил еще при Александре III. 
Воцарившийся Николай II обнаружил через некоторое время склонность к тесному 
общению с различными «странниками» и юродивыми, и Бадмаев, быстро учуяв этот 
мистический запах, стал прилаживаться к разным «божьим людям», входившим в 
фавор при дворе. Отсюда — близость Бад-маева к Илиодору и позднее к самому 
Распутину. Именно в последние, распутинские, годы с наибольшим блеском засияла 
и звезда Бадмаева.
 Несмотря на природный ум и свою затаенную хитрость, тобольский «старец» 
Распутин едва ли принадлежал к числу людей, способных самостоятельно 
разбираться в сложных вопросах политики; да в этом и не было для него особой 
необходимости: важнее была его мистическая «интуиция», благодаря которой в 
романовской семье на него смотрели как на прозорливого святого «старца». Но, 
тем не менее, этот придворный святой, так воздействовавший на Романовых, в свою 
очередь, и сам подвергался различным влияниям со стороны других темных 
личностей, связывавших свои как политические, так и просто мошеннические 
предприятия, с Распутиным. И тибетский врач Бадмаев был не только крупным 
действующим лицом в клике этого «старца», но, несомненно, оказывал на него 
непосредственное воздействие.
 Было бы ошибочно думать, что Бадмаев представлял собою фигуру, напоминающую 
невежественного знахаря. Мы говорим, конечно, не про удельный вес его 
«тибетской медицины», основанной на немалой дозе шарлатанства. В смысле своего 
интеллектуального развития он стоял отнюдь не низко: он получил университетское 
образование и обладал значительным природным умом (близко знавший Бадмаева граф 
С. Ю. Витте считал его «типичнейшим азиатом», но человеком «весьма умным»). И, 
хотя весь ум Бадмаева, вся его энергия направлены были в сторону различных афер,
 нельзя не признать, что уже в самом размахе этих афер видна птица большого 
полета [Жамсаран Бадмаев родился в Восточной Сибири в 1851 году. До двенадцати 
лет рос в степях, где отец его имел большое скотоводческое хозяйство; позднее 
учился в иркутской гимназии. Старший Бадмаев, Цультим, еще в 1853 году стал 
известен местным русским властям, а через четыре года приехал в Петербург, где 
просил разрешения произвести опыты лечения тибетской медициной. Для этой цели 
он был прикомандирован к сухопутному военному госпиталю. В Петербурге 
Бадмаев-старший приобрел большую практику и открыл особую тибетскую аптеку. 
Вскоре он выписал к себе младшего брата Жамсарана, который в 1871 году поступил 
в Петербургский университет на факультет восточных языков, по 
китайско-монголо-маньчжурскому разряду. Во время пребывания в университете 
младший Бадмаев принял православие — и, таким образом, стал из Жамсарана Петром 
Александровичем. Крестным отцом Бадмаева числился наследник престола — позднее 
Александр III, — и это послужило для Бадмаева одной из тех нитей, через которые 
он притягивался ко двору.
 По окончании в 1875 году университета, Бадмаев определился на службу в 
азиатский департамент и служил в министерстве иностранных дел до 1893 года. С 
1890 года он в течение нескольких лет состоял лектором монгольского языка в 
Петербургском университете. Тибетскую медицину Бадмаев стал практиковат