инадлежит вышедший 
в 1962 году альбом рисунков «Тунис в прошлом и настоящем». Зубейр Тюрки долго 
жил в Скандинавии и там по памяти начал рисовать сцены тунисской жизни, 
сопровождая рисунки короткими, полными теплой иронии и любви комментариями. Так 
появились его сцены «Уроки на пианино» (раз в доме есть пианино — значит, 
невеста, которую учат играть на нем, принадлежит к состоятельной семье); «У 
брадобрея» (брадобрей — это всегда старый друг, у которого можно узнать свежие 
новости и отвести душу в разговоре); «Игра в шахматы»; «В бане» (правоверный 
тунисец любит чистоту и проводит в бане лучшие часы своей жизни); «В мастерской 
по производству фесок»; «Хеннана» (хеннана — женщина, которая окрашивает хной 
руки и ноги невесты перед свадьбой, а заодно рассказывает ей на ушко истории из 
области таинств брака и готовит таким образом невесту к супружеству).
    Младший брат Брагим не пошел в художники, а стал генеральным секретарем МИД 
Туниса. К сближению со мной он не стремился, чтобы не нарваться на неприятности.
 На этот счет правящая в Тунисе партия «Новый дестур» установила довольно 
строгие порядки, особенно по части общения государственных чиновников с 
иностранцами.
    Хеди пришла в голову мысль написать портрет моей жены. Почему-то он решил, 
что она и есть типичная русская женщина, достойная его кисти. Мы дали на это 
согласие, полагая, что портрет будет знаменовать собой возвращение Хеди в лоно 
реализма. Весть о том, что Хеди перешел на крупную портретную живопись, быстро 
разнеслась по городу, так как дом художника посещали многочисленные гости и 
друзья. Начались долгие сеансы, во время которых жена восседала на высоком 
деревянном кресле типа туземного трона. Когда портрет после многих переделок 
был, по мнению художника, закончен, мы убедились, что наивно ожидать от 
абстракциониста реалистического видения натуры. На вопрос Хеди, как мне 
нравится портрет, я только спросил:
    — Почему у нее такое желтое лицо?
83
    — Это такая манера письма, античная, — пояснил художник.
    Через двадцать с лишним лет после создания портрета я спросил старшего 
внука (ему было лет шесть):
    — Сережа, похожа здесь бабушка на себя?
    —Да, — уверенно ответил внук, — особенно похожи часы на руке...
    Но в одном нельзя ошибиться — портрет создан в Тунисе. На стене позади 
стула-трона изображено окно (которого в действительности не было), а в окне 
виднеется двуглавая гора Бу-Корнейн, возвышающаяся над городом Тунисом. На 
вопрос, почему он поместил на картине Бу-Корнейн, Хеди Тюрки объяснил, что так 
делают все тунисские художники: Бу-Корнейн является символом столицы, и 
изображение двуглавой горы как бы «удостоверяет» происхождение картины.
    Еще в Тунисе жила редкостная старушка — мадам Бюрне, наша соотечественница. 
После революции 1905 года в России, отсидев немного в Бутырках за 
принадлежность к партии эсеров и участие в демонстрациях, она молоденькой 
девушкой эмигрировала от греха подальше во Францию и там вышла замуж за ученика 
Пастера биолога Бюрне. Они с мужем общались с Мечниковым. Бюрне после 
стажировки у Пастера работал постоянно в Тунисе и пользовался там большим 
уважением. Даже улица, на которой стоит их дом, названа его именем. Бюрне давно 
умер, и мадам Бюрне жила одна в большом запущенном доме, где еще сохранились 
остатки былой роскоши. Она получала от тунисского правительства пенсию за мужа.
    К моменту нашего знакомства мадам Бюрне почти забыла русский язык. Понимать 
— понимала, но говорить уже не могла. В памяти ее осталось несколько 
стихотворений, и иногда она неожиданно в наш разговор, который велся на 
французском языке, вставляла отдельные русские слова. К тому, что происходит на 
далекой родине, она испытывала большой интерес и как бы открывала ее через нас 
заново. Мы были первыми гражданами СССР, которые проявили к ней внимание и 
участие. Больше всего мадам Бюрне интересовалась полетом Гагарина и другими 
полетами в космос. Эти события никак не укладывались в ее понима-
84
ние России. Слишком велика была дистанция между той Россией, которую она 
оставила в начале века, и Россией — покорительницей космоса.
    После нескольких наших встреч мадам Бюрне неожиданно заговорила о 
возможности поездки в СССР вместе со своими тунисскими друзьями. Мы с женой 
всячески поддерживали эту идею. Однажды мадам Бюрне вдруг спросила:
    — Правду говорят, что вы в центре Москвы поставили большой памятник этому...
 — тут она замешкалась, ища подходящее, по ее мнению, русское слово, — шалопаю?
    — О ком идет речь? Какому шалопаю?
    — Да этому же — Маяковскому... Я ведь с ним сидела вместе в Бутырках, в 
соседних камерах. — И она даже назвала номера камер.
    «Вот те на, — подумал я. — Кому шалопай, а кому и «лучший и талантливейший 
поэт нашей советской эпохи». Завязался разговор о Маяковском. Пришлось 
доказывать, что это серьезный и большой поэт.
    Кстати говоря, однажды тема Маяковского возникла в совершенно другом 
варианте. Дружили мы в Тунисе с семьей французского специалиста по вопросам 
образования, в прошлом участника движения Сопротивления и узника Бухенвальда. 
Однажды, будучи у него дома, я увидел на книжной полке собрание избранных 
сочинений Маяковского на французском языке. Наш друг знал и русскую, и 
советскую литературу и очень интересно рассказывал о восприятии Маяковского во 
Франции. Собрание сочинений было, кажется, в восьми томах. Составителем и 
переводчиком была Эльза Триоле. До встречи с моим французским другом я не 
представлял себе, что Маяковского вообще можно переводить на какие-