емя на территории Норвегии ядерного оружия и иностранных войск и поддержание 
добрососедских отношений с СССР.
    По прибытии My в Москву мне поручили перевести беседу с ним главы 
советского правительства, которая должна была состояться в тот же день. 
Предстояло явиться в Кремль к четырем часам дня. Уже заказали пропуск. 
Поручение было несколько неожиданным, и я решил заехать домой, захватить свои 
заметки с некоторыми политическими и военными терминами на норвежском языке, 
предполагая, что тема разоружения будет центральной в беседе.
    Когда я вышел из дому и направился к метро, меня остановили два человека. 
Они поинтересовались, не я ли Грушко. Получив утвердительный ответ, тут же 
усадили меня в автомобиль и на полной скорости помчались в Кремль. Выяснилось, 
что Хрущев решил встретиться с норвежским парламентарием на два часа раньше, и 
мы еле успели прибыть вовремя.
    Беседа с My началась в дружеском тоне и касалась в первые минуты общих тем. 
Но, когда разговор коснулся берлинского вопроса, разразился гром, хотя гость 
повода для такой реакции не давал. Дело в том, что накануне известные 
американские журналисты братья Олсоп выступили в прессе с комментариями, смысл 
которых сводился к необходимости прорыва блокады Западного Берлина при помощи 
танков. «Знаете, что они предлагают? —гневно сказал Хрущев. — Они, по сути, 
предлагают войну! Но мы ее не допустим. Я бы спустил с этих братьев штаны и 
высек ремнем по мягкому месту!» My внимательно слушал Хрущева, лихорадочно 
делая какие-то пометки на пачке папирос «Казбек». Я дал ему чистый лист бумаги, 
но ему не хватило и его, потому что слова нашего премьера лились нескончаемым 
потоком. Переводить было чрезвычайно трудно, потому что Хрущев почти не делал 
пауз. My отдавал себе отчет в том, что через него хотят довести советскую точку 
зрения по берлинскому конфликту до Запада. Норвежские каналы с подобной целью 
использовались не впервые, поэтому My был взволнован и сосредоточен.
    В ходе беседы Хрущев заметил: «Нам, кстати, очень не нравится то, чем 
занимаются американцы в Норвегии, в частности на норвежских аэродромах». My 
сделал удивленное лицо, а присутствовавший на беседе посол Норвегии 
поинтересовался, откуда у советского премьера такие данные? Хрущев на секунду 
задумался и сказал, что такие сведения предоставлены ему военными советниками. 
Думаю, что на деле он располагал разведывательной информацией. В дальнейшем я 
не раз вспоминал эмоциональную беседу Хрущева, особенно в свете известного 
инцидента с У-2.
    Хрущев, несомненно, знал о шпионских полетах и их маршрутах задолго до 
разразившегося скандала и давал норвежцам шанс еще раз подумать о практическом 
осуществлении своего внешнеполитического курса. Вполне могло быть, что 
норвежское правительство не
92
знало о вовлечении аэродрома Будё в такого рода активность Соединенных Штатов. 
С советской точки зрения это было бы самым худшим. На то, что Норвегия не будет 
бросать вызов Советскому Союзу, мы рассчитывали. Но допущение, что она не могла 
контролировать деятельность союзников на своей территории, в корне меняло 
стратегическую картину и требовало коррективов в советских оборонных планах. 
Было очевидно, что ни My, ни посол Норвегии не поняли, к чему клонил Хрущев, 
когда поднял вопрос о норвежских аэродромах.
    Как потом оказалось, действительно норвежские военные аэродромы 
использовались американцами для разведывательных полетов над территорией СССР.
    Признание в этом, как уже отмечалось ранее, сделал сам Э.Герхардсен, 
заверив Председателя Верховного Совета СССР Лобанова, что в дальнейшем это не 
повторится.
    Характерен для Хрущева и эпизод, который произошел уже после уничтожения 
самолета У-2. На одном из приемов в Москве он подошел к норвежскому послу 
Гундерсену, который стоял в сторонке, положив руки в карманы. «Покажите, что у 
вас в кармане», — просит Хрущев. Посол достает носовой платок. «А в другом?» 
Посол извлекает связку ключей. «Все в порядке, — с наигранным облегчением 
вздыхает советский премьер, — я просто хотел убедиться, не скрываете ли вы от 
нас что-нибудь еще». В такой, характерной для Хрущева, манере внимание 
норвежцев еще раз было привлечено к грубому нарушению ими обязательств о 
недопущении иностранных сил на свою территорию в мирное время. Но Хрущев не 
останавливается на этом. Он отводит посла к стене и рисует на ней воображаемую 
карту: «Это — Советский Союз. А это — Норвегия. Вот тут — Будё. Если то, что 
произошло, повторится еще раз, Будё больше не будет».
    Хрущев посчитал беседу с My столь важной, что поручил мне подготовить 
записку о ее содержании для членов Президиума ЦК. «Она должна быть готова в 
понедельник, — сказал Хрущев, — ну, а сегодня пятница. Пора и на дачу». 
Поскольку работы предстояло много, а дачи у меня не было, как, впрочем, не было 
еще и собственной квартиры, я сразу засел за работу. К понедельнику она была 
готова на 12 страницах. Помощник Хрущева Олег Трояновский внес очень 
незначительную правку, убрал из материала угрозу задать трепку братьям Олсоп, и 
записка пошла по инстанциям.
    Хрущев несколько раз собирался в Норвегию, и представители различных 
советских ведомств и учреждений в Осло тщательно готовили визит. Ожидавшийся в 
1959 году приезд Председателя Совета Министров СССР не состоялся. Хрущев 
отложил его со ссылкой на то, что норвежское общественное мнение не 
подготовлено к нему. В местной прессе, по его мнению, допускаются резкие выпады 
в адрес нашей с