а в третий раз писатель 
оказался уже по соседству с шефом НКВД. Берия держался дружелюбно, осыпал 
соседа комплиментами, но тот чувствовал себя неуютно и в последующем стремился 
по мере возможности избегать участия в сталинских застольях.
    Не изменил писатель своим убеждениям и тогда, когда ветры подули в другую 
сторону. На XX съезде КПСС, где Хрущев впервые выступил с разоблачением культа 
личности Сталина, Шолохов попросил слово для выступления.
    «Когда я поднялся на трибуну, — вспоминал он, — все заулыбались, ожидая 
обычных для меня шуток и прибауток. Но я выступил совсем в другом духе».
    Эта была известная речь, в которой Шолохов резко критиковал советских 
писателей за отрыв от реальной жизни, за существование в некоем треугольнике: 
московская квартира — загородная дача — черноморский пляж. В зале стояла 
гробовая тишина.
    И в последующие годы далеко не все и не всем публичные высказывания 
Шолохова приходились по душе. Известно, например, что он негативно относился к 
воззрениям Солженицына, хотя считал своим моральным долгом защищать 
социалистические идеалы, а вот их практическое воплощение — отнюдь не всегда. 
Он не мог простить Солженицыну, что его активно использует западная пропаганда. 
Думается также, что холодным отношениям между писателями способствовали 
распространившиеся слухи о том, что автором «Тихого Дона» является не Шолохов, 
а белогвардеец Крюков, и Солженицын не опроверг их. В наши дни истина была 
однозначно установлена шведскими исследователями с помощью компьютерной техники.
 Шолохов очень болезненно относился к этим слухам, жаловался мне, что 
бесконечно устал от нападок и не собирается даже высказываться на эту тему. 
«Ты-то знаешь, Витя, что никто кроме меня не мог бы написать мой "Тихий Дон"».
47
    У меня в этом никогда не было ни малейшего сомнения. Никто иной не смог бы 
даже приблизиться к шолоховской глубине раскрытия жизни нашего общества времен 
гражданской войны. Потрясение от невероятной силы романов Шолохова, видимо, 
стоило мне второго инфаркта, когда я перечитывал их в госпитале.
    Прощаясь и предчувствуя, что мы уже не встретимся, Шолохов подарил мне 
сборник «Донских рассказов» с надписью: «Дорогому Вите Грушко с жаждой 
потоптать еще не одну путь-дорожку вместе и рядом.
    М. Шолохов. 30.12.69»
    Глава 5
    ПРЕМЬЕР-МИНИСТР НОРВЕГИИ ГЕРХАРДСЕН И ЕГО СУПРУГА ВЕРНА
     
    Из всех политических знакомств во время моей работы за рубежом одно 
выделяется как наиболее интересное, значимое и запоминающееся: супружеская чета 
Эйнар и Верна Герхардсен. Никто не повлиял в такой степени на расширение моих 
познаний о норвежском обществе, о возможностях социал-демократии, на мое 
мироощущение в тот период жизни, как они.
    Как случилось, что именно мне, новичку в международных делах, по сути 
практиканту советского посольства в Осло, посчастливилось познакомиться с 
норвежским премьер-министром и его супругой и установить отношения, которые 
продолжались почти двадцать лет и переросли чуть ли не в товарищеские. Я стал 
вхож в их семью, и уже в 1958 году Эйнар Герхардсен сделал памятную надпись на 
подаренной мне фотографии: «С признательностью за приятную дружбу».
    Он был опытнейшим государственным деятелем, «отцом нации», обладавшим 
необычайным политическим чутьем, неоспоримыми качествами лидера, мужеством и 
решительностью; она — пламенной социалисткой, активисткой молодежного движения, 
очаровательной и целеустремленной женщиной, отдававшей себя целиком 
политической работе. А я? Я был всего лишь 24-летним советским дипломатом, 
впервые оказавшимся за границей и лишь немного говорившим на норвежском языке.
    Последнее обстоятельство, кстати, вполне могло иметь отношение к их 
симпатиям. Дело в том, что в середине 50-х годов в нашем посольстве было всего 
два человека, которые использовались в качестве переводчиков с норвежского 
языка. Одним из них был Юрий Дерябин, ставший впоследствии послом в Финляндии, 
другим — я, и мы оба старательно совершенствовали свои языковые, знания и 
навыки. И Эйнар, и Верна не знали ни слова по-русски, а их английский был далек 
от совершенства. Когда Герхардсен и его супруга посещали советское посольство, 
мне, как правило, приходилось переводить.
49
    А у посетителя подчас складывается более тесный контакт с переводчиком, 
нежели с официальным собеседником. Герхардсен, скажем, ведет непринужденную 
беседу с советским послом и произносит: «Помните, мы говорили о том...» Но 
посол просто не может помнить, потому что при сем присутствовал вовсе не он, а 
другой представитель Советского Союза, и нередко возникало странное чувство, 
будто бы он обращается в первую очередь ко мне. Переводчик-то один и тот же и 
действительно помнит, о чем речь...
    Определенную роль сыграли и другие обстоятельства. Непосредственным поводом 
для моего более близкого знакомства с мужем и женой Герхардсенами, и в первую 
очередь с Верной, послужило установление личных контактов между советскими и 
норвежскими представителями на различных уровнях, которое привело к 
осуществлению первого официального визита премьер-министра Норвегии в Советский 
Союз.
    Началом в расширении двусторонних контактов стало приглашение делегации 
руководителей норвежских молодежных организаций — и Верны в том числе — в 
Советский Союз в 1954 году. Нам, работникам посольства, предстояло создать 
благоприятную атмосферу до и во время указанной поездки. Делегация была принята 
на высоком уровне и получила возможность посмотреть страну, в частности 
побывать в Армении.
    Когда норвежские делегаты вернулись домой, мы пригласили их в посольство 
для подведения и