Ягода, видимо, надеялся отделаться наказанием за «халатность и отсутствие 
бдительности». Но не тут-то было. Один из выступавших, Евдокимов, объявил его 
главным виновником «обстановки, сложившейся за последние годы в органах НКВД». 
Если до этого во всем обвиняли Молчанова, которого Ежов назвал «главным 
виновником „торможения дел“ в НКВД», то Евдокимов прямо заявил: «Я думаю, что 
дело не ограничится одним Молчановым (Ягода: „Что вы, с ума сошли?“). Я в этом 
особенно убежден. Я думаю, что за это дело экс-руководитель НКВД должен 
отвечать по всей строгости закона. Надо привлечь Ягоду к ответственности».
 Евдокимов и не догадывался, какую лавину обвинений он сдвинул с места. Под 
этой лавиной погибнет и Ягода, и сам он, и тысячи других чекистов.
 Все говорили о повышении политической бдительности, но вот выступление 
наркоминдела Литвинова прозвучало явным диссонансом, хотя тоже являлось укором 
Наркомвнутделу и его внешней разведке.
 Литвинов поднял вопрос о «липовых» сигналах зарубежной агентуры НКВД. Он 
рассказал, что при каждой его поездке за границу от резидентов поступают 
сообщения о подготовке «покушения на Литвинова». Игнорируя некоторые 
возмущенные реплики, он заявил, что ни одно из таких сообщений не подтвердилось.
 «Когда что-нибудь готовится, никогда не бывает, чтобы это было совершенно 
незаметно, а тут не только я не замечал, охрана не замечала, больше того, 
местная полиция, которая тоже охраняла, она тоже ничего не замечала (Берия: 
„Что вы полагаетесь на местную полицию?“)…Я все это говорю к тому, что имеется 
масса никчемных агентов, которые, зная и видя по газетам, что „Литвинов выехал 
за границу“, чтобы подработать, рапортуют, что готовится покушение на Литвинова 
(Ворошилов: „Это философия неправильная“). Совершенно правильная. Это указывает 
на то, что эти агенты подбираются с недостаточной разборчивостью… и я думаю, 
если так обстоит дело за границей, то может быть что-то подобное имеется по 
части агентуры и в Советском Союзе». Намек Литвинова был недвусмысленным, но, 
видя, что Сталин не сделал никакого замечания Литвинову, все остальные решили 
не вступать с ним в дискуссию.
 В заключительном слове Ежов обрушился на Ягоду за его неспособность внедрить 
агентуру в окружение Троцкого и Седова. Ягода вяло оборонялся: «Я все время, 
всю жизнь старался пролезть к Троцкому». На это Ежов резко отреагировал: «Если 
вы старались всю жизнь и не пролезли — это очень плохо. Мы стараемся очень 
недавно и очень легко пролезли, никакой трудности это не составляет, надо иметь 
желание, пролезть не так трудно». Ежов был прав. В его активе имелась вербовка 
«Тюльпана» — Зборовского.
 Резолюция по докладу Ежова повторяла формулировку телеграммы Сталина и Жданова 
из Сочи о запоздании с разоблачением троцкистов на 4 года и указывала, что 
«НКВД уже в 1932-1933 годах имел в своих руках все нити для того, чтобы 
полностью вскрыть чудовищный заговор троцкистов против советской власти».
 Резолюция требовала ужесточить режим содержания политзаключенных и обязала 
НКВД «довести до конца дело разоблачения и разгрома троцкистских и иных агентов 
фашизма до конца с тем, чтобы подавить малейшие проявления их антисоветской 
деятельности».
 На пленуме Ворошилов говорил: «…у нас, в рабоче-крестьянской Красной армии, к 
настоящему времени, к счастью или к несчастью, а я думаю, что к великому 
счастью, пока что вскрылось не очень много врагов народа…»
 Однако очень скоро «оптимизм» Ворошилова поубавился. После пленума масштабы 
репрессий против командных кадров резко возросли. Если с 1 января по 30 марта 
1937 года из РККА было уволено по политическим мотивам 577 человек, то с 1 
апреля по 11 июня (день, когда в печати появилось сообщение о предстоящем суде 
над Тухачевским и семью другими военачальниками) — 4370 человек. Ворошилов и 
Гамарник визировали в день сотни представлений на увольнение и арест.
 24 мая было принято постановление Политбюро о «заговоре в РККА». В нем 
упоминалось о послании Бенеша Сталину и указывалось, что заговорщики 
планировали «во взаимодействии с германским генеральным штабом и гестапо в 
результате военного переворота свергнуть Сталина и советское правительство, а 
также все органы партии и советской власти, установить… военную диктатуру».
 25—26 мая опросом Политбюро приняло решение об исключении из партии 
Тухачевского и Рудзутака и передаче их дел в НКВД. 28 мая был арестован Якир, а 
29 мая — Уборевич. Они обвинялись «в участии в антисоветском троцкистско-правом 
заговорщическом блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской 
Германии, а Якир и Уборевич, дополнительно, в пользу Японии и Польши».
 Гамарник, которому был объявлен приказ о его увольнении их РККА, застрелился 
(не выполнил «указания» товарища Сталина!). Причины этого поступка были 
разъяснены в официальном сообщении следующим образом: «Бывший член ЦК ВКП(б) Я.
Б. Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, 
боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством».
 1 июня было принято постановление Политбюро о лишении орденов 26 человек «за 
предательство и контрреволюционную деятельность». В нем значились, в частности, 
имена пяти военачальников (в том числе Корка и Эйдемана), пяти «штатских» (в 
том числе Рыкова и Енукидзе) и одиннадцати бывших руководящих работников НКВД 
(Ягода, Молчанов, Волович, Гай, Прокофьев, Погребинский, Бокий, Буланов, Фирин, 
Паукер, Черток).
 В такой атмосфере в этот же день открылось расширенное заседание Военного 
Совета при наркоме обороны с участием его членов (четверть его состава — 20 
человек — уже были арестованы), членов Политбюро, а также 116 приглашенных 
военных работников из центрального аппарата Наркомата обороны и с мест. 
Участники заседания были ознакомлены с показаниями Тухачевского и других 
«заговорщиков». Доклад «О раскрытом органами НКВД контрреволюционном заговоре в