Сразу же после объявления состава группы ребята стали помогать подгонять нам 
бронежилеты, вооружение. Здесь же, в самолете, обсудили первоначальный план 
действий, потом руководство собрало группу захвата, уточнили некоторые детали.
 Когда мы прилетели в Тбилиси, все силы уже были приведены в готовность по 
плану «Набат». Аэропорт оцепили войска. Погода — хуже не придумаешь: дождь, 
промозглый ветер, градуса два-три тепла. Темно.
 Вошли в здание аэропорта в касках, в экипировке, с кейсами. Вокруг полно людей,
 все таращат на нас глаза. Ведь в ту пору о группе не писали ни слова, 
сверхсекретность. Мы тоже ни с кем не разговариваем, не общаемся…



18 ноября 1983 года. Тбилисский аэропорт

 Арушан ГЕВОРКЯН, авиатехник по самолетам и двигателям Ту-134 Тбилисского 
авиапредприятия:

 Ночью, где-то между 23.00 и 24.00 у меня состоялся разговор с командиром 
347-го летного отряда Григолашвили. Он попросил: надо пойти на захваченный 
самолет, помочь раненым и выполнить некоторые технические работы. Сказал, что 
это дело добровольное и связано оно с риском. Я согласился.
 Меня отвели в комнату особого отдела. Там председатель КГБ Грузии генерал 
Инаури, офицеры спецподразделения, еще какие-то люди. Мне сказали, что надо 
помочь раненому флаг-штурману Шабартяну, подключить электропитание и выполнить 
работы, необходимые для слива топлива с самолета.
 На машине поехали к стоянке самолета я, начальник управления Кадзаная и три 
милиционера. Подошли к самолету. Кадзаная начал переговоры с угонщиками. Они 
требовали дать свет в салон и заправить лайнер. Кадзаная сказал, что для этого 
нужно пропустить техника в кабину.
 Бандиты потребовали, чтобы я разделся догола у них на виду. Пришлось 
подчиниться.
 На аэродроме ветер, дождь, замерз, заледенел. А они стоят на том, чтобы я 
прошел в кабину через салон. С трудом удалось объяснить, что дверь в кабину 
заперта и из салона ее не открыть. Согласились. По аварийному канату я влез 
наверх, протиснулся в кабину. Вытолкнуть в форточку Шабартяна не удалось, он 
был полный мужчина.
 Включил аккумуляторы, преобразователи тока, в общем, сделал все необходимое 
для слива топлива. Пока работал — бандиты из салона ломились, просили открыть 
дверь, сулили миллионы. Потом стали угрожать. Я не отвечал.
 Закончил ремонт, спустился обратно по канату. В это время один из милиционеров 
отвлекал их разговорами. Когда я спрыгнул, он сказал: «Беги». Все время, пока 
бежал, милиционер (он был в бронежилете), закрывал меня своим телом. Добежал. 
Оделся. Рассказал о том, что видел и слышал.
 Под утро узнал, что спецподразделение быстро и умело обезвредило террористов.

 В. ДЕМИДКИН:

 В аэропорту нам дали возможность потренироваться на запасном самолете Все-таки 
волнение было — до сих пор мы работали на учебных машинах, а тут реальный 
самолет, настоящие убийцы, жертвы.
 После тренировки началось самое неприятное время: время ожидания. В здании 
аэропорта нам отвели несколько комнат, периодически их покидали и выдвигались к 
самолету. Потом вновь уходили, прятались за ангаром, за грузовиками. Ждали. И 
так в течение всей ночи. В это время штаб по чрезвычайному происшествию вел 
переговоры с террористами. В зависимости от накала этих переговоров и 
действовали. Они агрессивней — мы ближе к самолету.
 Там я впервые понял состояние солдата на фронте перед атакой. Его не передать 
словами…
 Видимо, террористы нас все-таки заметили. Дело в том, что самолет освещался 
прожекторами, и делалось это весьма неудачно: наши тени были видны из 
иллюминаторов. На ломаном русском языке звучали угрозы, мол, уходите отсюда, 
иначе всех взорвем. Потом вдруг слышу: что-то упало нам под ноги. Невольно весь 
сжался — ни бежать, ни падать нельзя. К счастью, это оказалась не граната, а 
оторванная телефонная трубка.
 Минуты текут, волнение нарастает, промозглый ветер с дождем, кажется, 
протыкает ледяными иголками каждую косточку. Вокруг темнота, где-то вдалеке 
горы. О них я судил по огонькам селений да фарам машины, которая петляла по 
горной дороге. Луч ее то утыкался в скалу, то шарил по небу, словно прожектор. 
Подумалось: увижу ли я еще раз ночную картину? Вспомнились семья, жена. Моему 
ребенку исполнился год, один месяц и один день. Увижу ли я своего малыша, когда 
ему будет год, месяц и два дня?
 Но в следующее мгновение раздался плач ребенка из салона самолета, и мысли о 
семье ушли. Теперь все силы души были отданы операции: не отстать, не 
споткнуться, не испортить дело.

 И. ОРЕХОВ:

 Посадка самолета была очень жесткой, и при ударе о взлетно-посадочную полосу 
один из люков вывалился на крыло. Террористы его приподняли, прислонили. Этот 
люк мог в любую минуту упасть сам или его могли открыть бандиты. Теперь