простой наблюдатель и никакого статуса, дающего иммунитет, никогда не имел. Но 
Локкарт был готов на все, чтобы только не распалась когда-то созданная легенда. 
Он повернул разговор в другую сторону. Бивербрук оценил его щепетильность: он в 
лице Локкарта приобретал настоящего джентльмена.
 Разговоры о кинофильме по книге его воспоминаний начались еще до того, как он 
приступил к работе над самой книгой. Обедая у Бивербрука с Самюэлом Голдвином, 
голливудским королем кино, Локкарт, сидя с ним рядом, услышал его вопрос: 
«Когда будет закончена ваша книга?» «Если мне дадут отпуск, прежде чем запрячь 
меня в газетную работу, то через два года», – ответил Локкарт. Да, сказал 
Бивербрук, он даст ему отпуск для написания книги. И вот Локкарт, счастливый, 
свободный, едет в 1929 году по всей Европе – свою поездку он называет «мой 
континентальный тур», – по примеру великих англичан прошлого. Он теперь свой 
человек у ростовщиков и покрывает с их помощью часть своего, еще пражского, 
долга. Он едет в Париж, в Германию, в Швейцарию. В дневнике он записывает: «Я 
хотел повидать сына в школе в Швейцарии. Мура возвращалась в Берлин после того, 
как долгие годы работала секретаршей и переводчицей у Горького в Сорренто. Женя 
тоже была там в Берлине, она хотела со мной посоветоваться по поводу одного 
кинематографического контракта»  [52] …
 В Берлине он задержался на неделю. Там Мура виделась с ним. Какую европейскую 
столицу назвала она ему как свое постоянное местожительство, мы не знаем. Но ее 
сын Павел в это время тоже учился в школе в Швейцарии (как она сказала 
Локкарту), и она ехала к нему. Они обедали в известном берлинском ресторане 
Ферстера. «Я спросил ее о Горьком. Он теперь окончательно решил бросить Запад и 
посвятить остаток жизни развитию и образованию новой России. Со времени его 
возвращения в объятия большевиков свыше трех миллионов экземпляров его 
сочинений проданы в одной только России. Русский народ молится на него, как на 
Бога». Но Локкарта, несмотря на его уважение к Горькому, беспокоило, что 
писатель, всю жизнь боровшийся с тиранией, в шестьдесят два года уверил себя, 
что тирания, насилие, уничтожение личной свободы оправданы, если ведут к 
высокой цели.
 На следующий день он был в германском министерстве иностранных дел, был принят 
Штреземаном и Кюльманом, промышленником Сименсом. У него кружилась голова от 
политики, отношений с людьми самых различных уровней, романа с Женей, писем 
леди Росслин и открывающихся перед ним для карьеры новых дорог. В трезвые 
минуты он говорил себе: «Мне сорок один год. Я за двадцать лет переменил пять 
профессий». Но это не мешало его хорошему настроению, наоборот, ему казалось, 
что жить становится все интереснее.
 Его книга «Мемуары британского агента» была сдана в печать, и он написал Муре 
об этом, считая, что она, своим отношением к нему и спасением его жизни, в 
котором сыграла такую роль, заслужила то, чтобы он показал ей, что он о ней 
пишет, и дала бы свое согласие это опубликовать. Он никак не мог ожидать ответа,
 который он от нее получил. В дневнике мы читаем:
 «Сегодня утром был для меня удар – письмо от Муры, в котором она требует 
изменений в той части моей книги, которая касается ее. Она хочет сделать все 
более сухо и деловито. Она хочет, чтобы я ее называл „мадам Бенкендорф", с 
начала до конца. Она хуже чем викторианская старая дева. А почему? Потому что я 
написал, что четырнадцать лет назад у нее были вьющиеся волосы, в то время как 
они „всегда были прямые". Поэтому мое описание фальшиво, легкомысленно и т. д. 
и ясно, что весь эпизод ничего для меня не значил! Поэтому: вся любовная 
история – или ничего! Это будет трудно сделать. Тем не менее, придется в книге 
кое-что изменить. Она – единственная, кто имеет право требовать изменений».
 Книга тем не менее вышла и имела в Англии и США огромный успех. Она принесла 
ему деньги и славу и была переведена на многие языки. Через два года в Англии 
вышел на экраны фильм «Британский агент», который остался в истории кино как 
один из лучших авантюрно-исторических фильмов, не только по своему содержанию – 
Россия, революция, заговор, тюрьма, любовные перипетии англичанина с русской, – 
но и потому, что самого Локкарта (Стивен Лок) играл большой английский актер, 
Лесли Ховард. Муру (Елена) играла Кей Френсис, красивая, черноволосая, 
большеглазая актриса, с нежным, мягким лицом и тонкой талией. Ставил фильм 
Майкл Кэртис, известный в то время режиссер. Пресса писала восторженно: «Сюжет, 
богато прошитый потрясающими драматическими моментами, прекрасно и живо 
использован на экране. Это – эпизод из книги Р. Брюса Локкарта. Лесли Ховард 
играет в мужественном и в то же время мелодраматическом стиле». Два момента 
фильма, по мнению критика нью-йоркской «Таймc», могли бы быть сделаны более 
тонко: во-первых, апогей личных романтических переживаний молодых любовников на 
фоне величайшей революции нашего времени может показаться зрителям не таким уже 
существенным, во-вторых – в конце, когда Кей Френсис смело объявляет Ховарду, 
что она прежде всего – женщина и только потом – чекистка и шпионка.
 Наряду с Лениным, в фильме были показаны и другие большевистские герои со 
странными фамилиями: Зубинов и Калинов (последняя, очевидно, была составлена из 
Калинина и Корнилова). Но в те времена Голливуд был известен своими несуразными 
русскими именами (а его влияние было очень сильно) – русские сюжеты были в 
большом ходу, и в каждом фильме появлялся кто-нибудь с немыслимой фамилией; был 
даже фильм, где две русские принцессы назывались Петрушка и Бабушка.
 Локкарту было прислано приглашение на просмотр фильма, и он пошел, взяв с 
собой Муру. Оказалось, что просмотр назначен только для него, других 
приглашенных не было. Они оба сидели в центре небольшого зала, который был пуст 
и поэтому в первую минуту показался им огромным. В этой пустыне, в темноте, в 
молчании, она переживала прошлое, не смея дотронуться до его руки, вероятно, 
боясь, что, если она это сделает, она навсегда потеряет его. Возможно, что он