Стамбулом, он считал себя первым знатоком в славянских делах, и преданный ему 
Ян Масарик был совершенно с этой оценкой согласен. Впрочем, Яна в Праге не 
было: с 1925 года он жил в Лондоне, в качестве чехословацкого посланника, и 
Локкарту не с кем было отвести душу. Он сознавал свое легкомыслие и 
нерешительность, с которыми родился, долги свои он исчислял в десять тысяч 
фунтов стерлингов, но он боялся потерять одно свое качество, которое его всегда 
выносило из беды: уверенность в себе, которого ему теперь иногда стало не 
хватать. С одной стороны – страстная любовь к замужней женщине, с другой – 
сломанная дипломатическая карьера, а теперь еще новое – намерение стать 
газетным сотрудником Бивербрука. Как далек он от того, чтобы остепениться! Но, 
может быть, правы люди – мужчины и женщины, – когда говорят, что именно в этом 
легкомыслии и заключено его исключительное, его обезоруживающее очарование?
 Сначала банковская карьера как-то сама собой соединилась с частичной работой в 
британской легации в Праге, где ее начальник Кларк (еще одна фигура, заменяющая 
ему отца, в последовательности фигур лорда Милнера, Бьюкенена и – увы! – Рейли) 
царил и относился к нему с большим добродушием, когда он слегка хвастался 
своими, впрочем, несомненно, не совсем обычными, связями с чехами, отношениями, 
возникшими еще в 1918 году, в Москве. Секретари легации уговаривали его 
написать книгу о Чехословакии, настолько он увлекательно рассказывал о встречах 
с Масариком-отцом в горах, в Топольчанах, куда он был вхож с первого дня своего 
приезда. Через год он уже всецело был поглощен банковскими делами, теперь от 
него зависело дать или не дать той или иной центральноевропейской стране 
кредиты в фунтах стерлингов, свести или не сводить английских дельцов Сити, 
приехавших полуофициально в Прагу, с чешскими банками, где всюду сидели люди, 
доверявшие ему. На короткое время (в 1925 году) он ушел из директоров 
Англо-Чехословацкого банка (так он тогда назывался) и принял пост директора 
секретного отдела в Англо-Австрийском банке, но скоро стал сочетать обе эти 
должности, ощущая старую тягу к засекреченной деятельности политической службы. 
«Жизнь была довольно приятная. Мои директора занимались вопросами 
экономического и политического развития в странах Центральной Европы, а я 
составлял Для них ежедневные реляции, держа тесную связь с их представителями в 
Лондоне; Германии и Италии тоже вскоре удалось включиться в список стран, 
которые я обязан был контролировать», – писал он позже. Это последнее 
обстоятельство, между прочим, облегчало Муре свидания с ним в этих двух странах.

 Это было написано им в его книге воспоминаний с многозначительным названием: 
«Отступление от славы» (другой том, вышедший в 1947 году, был назван «Приходит 
расплата»).
 В 1927 году он продолжал свой роман с «Женей», актрисой МХТ, которой он позже 
помог выйти на немецкую сцену. В Вене он встречался с П. Л. Барком, последним 
царским министром финансов, делавшим свою вторую карьеру в лондонских банках, а 
в Лондоне, во время своих наездов, он несколько раз завтракал с М. И. Терещенко,
 министром финансов Временного правительства, зарабатывавшим на биржевых 
операциях большие деньги.
 Наезжая в Лондон, он по-прежнему наблюдал «веселую путаницу в наших отделах 
секретной службы» и был этим отделам близок, потому что у него «было широкое 
практическое понимание политических, географических и общеэкономических проблем 
государств Центральной Европы». В том же году, побывав в Загребе, который он 
любил, он съездил в Венецию, а потом в Мюнхен, где оказался в день рождения 
старого Гинденбурга (80 лет). Это навело его на мысль добиться интервью у 
низложенного кайзера Вильгельма II, живущего на покое в Голландии. Он должен 
был заручиться согласием «Ивнинг Стандард» такое интервью напечатать. Аудиенция 
была получена у Бивербрука на дому. На него произвели впечатление два 
концертных рояля в зале и подмостки, на которых еще не так давно танцевали 
Нижинский и Карсавина, Данилова и Мясин. Бивербрук заключил с ним договор и 
согласился на его поездку в Доорн. Интервью было получено, и с кайзером Локкарт 
не прерывал отношений до 1939 года. При свидании Бивербрук пошел на все его 
условия и говорил, что считает его первым знатоком России и славянских стран. 
Вечер этого дня он провел с Яном, в его квартире при чехословацком посольстве. 
Оба были рады встрече, и Локкарт вдруг почувствовал, что рад быть в Лондоне, и 
пропал старый страх: он больше не боится никого, ни отца, ни жены, ни, как 
когда-то. бабушки.
 С женой они жили теперь на разных квартирах, и он выезжал в свет с Томми. Она 
ввела его в круги английского аристократического общества (через несколько лет 
Локкарт уже играл в гольф с Эдуардом VIII и бывал у миссис Симпсон). Его 
контракт с Бивербруком тешил его самолюбие, и его новая работа, сочетавшая 
обязанности «светского фельетониста» и «центрального» (или редакционного) 
комментатора, понемногу стала увлекать его.
 Газета «Ивнинг Стандард» считалась, по сравнению с серьезной прессой, газетой 
бульварной. Тираж ее был огромен. «Дейли Экспресс» и «Санди Экспресс» также 
принадлежали Бивербруку. Популярная газета «делала в Англии погоду». Локкарта 
сразу взяли в оборот. Не успел он приехать от кайзера из Доорна, как Бивербрук 
сказал ему, что он ждет от него не только фельетонов и статей, но и книги, 
книги об его авантюрах в России, потому что ни для кого не секрет, что его 
пребывание там было цепью авантюр: как он там дружил с Троцким, как 
конспирировал с с контрреволюцией и как сел в тюрьму. И кто была та особа, 
которая освободила его. Локкарт смутился: не она меня освободила, – сказал он,
 – я ее освободил. Благодаря дипломатическому иммунитету… Невозможно себе 
представить, чтобы Бивербрук, бывший в 1918 году министром информации в 
кабинете Ллойд-Джорджа, не знал, что Локкарт был послан в Россию Ленина как