Английский акцент в русской речи Муры поражал очень многих. Он действительно 
был очень силен. Трудно себе представить, чтобы он естественно появился в тот 
год (или два), когда она жила в Англии. Вернее сказать, она искусственно 
усвоила его. Одной из ее языковых привычек было переводить буквально с 
английского или французского (а иногда и с немецкого) идиоматические выражения, 
напоминая этим не только Бетси Тверскую из «Анны Карениной», но и Анну Павловну 
Шерер из «Войны и мира»: я села на свои большие лошади, она прошла мимо того, 
чтобы стать красивой.
 «Вставив ногу в образовавшуюся щель, – продолжает Мальков, – чтобы дверь 
нельзя было захлопнуть, я категорически заявил, что мне нужен сам господин 
Локкарт, которому я и объясню цель столь позднего визита.
 Секретарша, однако, не сдавалась и не выказывала ни малейшего намерения 
открыть дверь. Неизвестно, чем бы кончилась уже начавшая меня раздражать 
словесная перепалка  [23] , если бы в прихожей не появился помощник Локкарта, 
Хикс. Увидев меня через щель, он изобразил на своей бесцветной физиономии 
подобие улыбки и скинул цепочку.
 – Мистер Манков! – так англичане меня называли. – Чем могу быть полезен?
 Я немедленно оттеснил Хикса и вместе со своими спутниками вошел в прихожую. Не 
вдаваясь в объяснения с Хиксом, я потребовал, чтобы он провел меня к Локкарту.
 – Но позвольте, мистер Локкарт почивает. Я должен предупредить его.
 – Я сам предупрежу, – заявил я таким решительным тоном, что Хикс, поняв, как 
видно, в чем дело, отступил в сторону и молча указал на дверь, ведущую в 
спальню Локкарта. Все четверо – мои помощники, я и Хикс – вошли в спальню. Мы 
оказались в небольшой узкой комнате, обстановка которой состояла из двух 
удобных мягких кресел, карельской березы платяного шкафа, того же дерева, что и 
шкаф, туалетного столика, уставленного изящными безделушками, и широкой 
оттоманки, покрытой свисавшим до пола большим красивым ковром. Пушистый 
расписной ковер лежал на полу. Кровати в комнате не было. Локкарт спал на 
оттоманке, причем спал так крепко, что не проснулся, даже когда Хикс зажег свет.
 Я вынужден был слегка тронуть его за плечо. Он открыл глаза.
 – О – о! Мистер Манков?!
 – Господин Локкарт, по постановлению ВЧК вы арестованы. Прошу вас одеться. Вам 
придется следовать за мной. Вот ордер.
 Надо сказать, что ни особого недоумения, ни какого-либо протеста Локкарт не 
выразил. На ордер он только мельком глянул, даже не удосужился как следует 
прочесть его. Как видно, арест не явился для него неожиданностью.
 Чтобы не стеснять Локкарта, пока он будет одеваться, и не терять даром времени,
 я сообщил ему, что вынужден произвести обыск в его квартире и, бегло осмотрев 
спальню, вышел вместе со своими помощниками и Хиксом в соседнюю комнату, 
смежную со спальней, – кабинет Локкарта.
 В ящиках стола оказалось множество различных бумаг, пистолет и патроны. Кроме 
того, там была весьма значительная сумма русских царских и советских денег в 
крупных купюрах, не считая „керенок". Ни в шкафу, ни где-либо в ином месте я 
больше ничего не нашел. Ничего не обнаружилось и в других комнатах, хотя мы 
тщательно все осмотрели, прощупали сиденья и спинки мягких кресел, кушеток и 
диванов, простукали стены и полы во всех комнатах. Искали внимательно, но, как 
и предупреждал Петерс, деликатно: не вскрыли ни одного матраца, ничего из 
мягкой мебели».
 Этот кремлевский комендант издал свои мемуары в 1967 году. Интересно, как 
почти 50 лет спустя он вспоминает о дальнейшем пребывании Локкарта в тюрьме:
 «Локкарт постоянно ныл и брюзжал. То ему не нравилось питание (а обед ему 
носили из той самой столовой, где питались наркомы, – ну да обеды-то были 
действительно неважные, только лучших тогда в Кремле не было), то он просил 
свидания со своей сожительницей, некоей Мурой, коренной москвичкой, то 
настаивал на встрече с кем-либо из иностранных дипломатов. На такие просьбы я 
ему отвечал, что это дело не мое, пусть обращается к Дзержинскому или Петерсу…»
 Есть и третье свидетельство об этой ночи – самого Локкарта:
 «В пятницу 30 августа Урицкий был убит Каннегиссером, а вечером того же дня 
эсерка, молодая еврейская девушка Дора Каплан, стреляла в Ленина. Одна пуля 
попала в легкое, над сердцем. Другая попала в шею, близко к главной артерии…
 Я узнал об этом через полчаса после покушения. Хикс и я сидели поздно, тихим 
шепотом обсуждая события и раздумывая, как они отзовутся на нашем собственном 
незавидном положении.
 Мы легли в час ночи. Я спал крепко. В половине четвертого я проснулся от 
грубого голоса, который приказывал мне встать. Когда я открыл глаза, я увидел 
направленное на меня дуло револьвера. Человек десять вооруженных людей 
находились в моей спальне. Главный из них был мне знаком. Это был Мальков, 
бывший комендант Смольного. Я спросил его, что все это безобразие значит? „Без 
вопросов! – сказал он грубо. – Одевайтесь немедленно. Вы отправляетесь на 
Лубянку, дом 11". Такая же группа людей была у Хикса, и, пока мы оба одевались, 
большинство вторгшихся к нам начали взламывать столы и разбрасывать вещи, ища 
компрометирующие документы. Как только мы были готовы, Хикс и я были втолкнуты 
в автомобиль с вооруженными чекистами с обеих сторон и увезены в ВЧК».
 Локкарт и Хикс ждали в пустом помещении на Лубянке до 9-ти часов утра. Муру 
увели. В 9 часов пришел Петерс. Локкарт поздоровался с ним как со старым 
знакомым: втроем с Робинсом они провели очень интересный день четыре с 
половиной месяца тому назад, когда Петерс повез их полюбоваться, как прошлой 
ночью были ликвидированы анархисты. Остатки особняков еще дымились, и кровь 
была не смыта с тротуаров. Операция, проделанная Троцким, показалась тогда 
Локкарту и блестящей, и жуткой в своей жестокости. «Главные квартиры» и