совершенно различного мнения о русских событиях, что не мешало им обедать 
вместе, а часто и втроем, с главой французской военной пропаганды, ген. де 
Шевильи, который был начальником Лаверня. Они все четверо, если считать консула 
Гренара, были оставлены в Москве для наблюдения, а не для того, чтобы 
полемизировать друг с другом. Пока французское посольство сидело на месте, 
капитан Садуль считался посторонним лицом, имеющим исключительные связи в 
Смольном; когда оно выехало, он стал как-то совершенно естественно представлять 
Францию неофициально, потому что и Франция в это время еще не признала 
большевиков. И агенту секретной службы Гренару, и корреспонденту «Фигаро» 
Маршану было известно, что Садуль лично связан дружескими узами с некоторыми 
членами ЦК большевистской партии и что он извлекает из этого всяческие выгоды 
для информирования своего правительства. Но Садуль был далеко не один, кто во 
французской группе разделял идеологию большевиков, отнюдь не совпадавшую с 
убеждениями осторожного и консервативного посла Нуланса. Рене Маршан тоже 
считал, как и Садуль, что русская армия теперь, когда она красная и народная, 
только и ждет, чтобы бить немцев, и союзникам необходимо в этом помочь и ей, и 
ее вождям. В таком духе Маршан разговаривал с американским послом Френсисом во 
время своей краткой поездки в Вологду, требуя, чтобы США запретили Японии 
занимать Сибирь и поддерживать чехов и контрреволюционеров, объясняя Френсису, 
что союзникам необходимо всячески поддерживать новое русское правительство в 
Кремле и защищать завоевания Октября.
 В этом же содержалась и вся идея Жака Садуля: немедленный десант французов, 
англичан и американцев для того, чтобы помочь большевикам победить Германию 
(которая есть олицетворение мировой реакции) и укрепиться на своих позициях. 
Помочь Ленину, помочь революции – это Садуль называл в своих письмах Тома «мое 
влияние на Ленина и Троцкого»: они ведут мир к вселенским переменам.
 С Лениным Садуль был знаком лично, с Троцким, как уже было сказано, он был в 
дружеских отношениях. Нарком, правда – шутя, предлагал ему в феврале ехать с 
ним в Брест-Литовск подписывать мир с Германией. Садуль об этом с энтузиазмом 
писал Тома и называл советскую мирную делегацию «диктаторами победившего 
пролетариата». Он также сообщал в Париж, что немцы стоят в двухстах километрах 
от Петрограда и медленно, но упорно двигаются к нему. «Я толкаю большевиков к 
защите Петрограда… Французская миссия поможет им защитить их столицу… Я уверяю 
их, что наша помощь задержит падение Петрограда на несколько недель».
 Дальнейшая судьба Садуля любопытна: побывав еще до приезда в Россию на 
французском фронте, он в России пошел обучать красноармейцев военному искусству 
и через несколько месяцев стал красноармейским инструктором. Он порвал всякие 
связи со своим французским начальством  [14] , и после того, как союзные 
посольства выехали из Вологды, он начал выполнять поручения Кремля в Италии и 
Германии. В 1927 году он был награжден орденом Красного Знамени. Но вернуться 
во Францию он не мог: в 1919 году его в Париже заочно судили и приговорили к 
смертной казни. После 1924 года, признания Францией Советской России и прихода 
к власти радикал-социалистов во главе с Эррио Садуль нелегально вернулся в 
Париж, где его арестовали и отдали под суд. В январе 1925 года он был условно 
освобожден и в апреле того же года был по суду оправдан.
 Получив в свое время юридическое образование, он позже вернулся к адвокатской 
практике, был с 1932 года французским корреспондентом «Известий», деятельным 
членом французской компартии и сотрудником Общества сближения Франции с СССР. 
Во время германской оккупации он был арестован немцами (он был еврей), но 
выпущен после нескольких месяцев на свободу. После войны он был выбран мэром 
городка Сен-Максим, в департаменте Вар, на юге Франции, оставался по-прежнему 
убежденным коммунистом и умер в славе и почете в 1956 году. В свое время, в 
1930-х годах, его тучную фигуру можно было часто видеть на бульваре Монпарнас, 
в тех кафе, где собирались Эренбург, Савич и их друзья, где он 
разглагольствовал перед своими восхищенными слушателями о встречах с Лениным 
(но уже не с Троцким). Он оставил по себе книгу, свои донесения в 1918 году 
министру Тома, другу Керенского и В. А. Маклакова. В этих давно изданных и 
недавно переизданных реляциях почти нет фактов, но есть упрямая, многоречивая и 
монотонная пропаганда идей, высказанных риторически, с пафосом и слезой.
 Другой наблюдатель, оставленный в Москве американским послом Дэвидом Френсисом,
 был полковник Реймонд Робинс, начальник американского Красного креста в России.
 Локкарт позже писал, что «у нас с ним не было секретов друг от друга, как, 
впрочем, и с Робертом Шервудом [главным директором Политического отдела 
военного министерства США]. Мы обменивались информацией, мы доверяли друг другу 
самые глубокие тайны».
 Робинс был человеком состоятельным, образованным, с сильной волей и ярким 
воображением. Он в первые же недели стал бывать у Ленина, обедать с Троцким, но 
не столько чтобы слушать их – он давал им советы, спорил, совершенно 
по-домашнему обращался с ними, как могут это делать только американцы. Он был 
энергичен, честолюбив и не был согласен на малые дела. Как и Садуль, как и – 
позже – Локкарт, он ездил в Вологду к своему начальству, теперь в изгнании, и в 
Вологде тоже разговаривал по-свойски, а когда ему требовалось узнать, что 
думают в Вашингтоне, он непосредственно сносился с Белым домом. Если же он 
хотел осведомиться, что, собственно, без него сейчас творится в Петрограде, то 
он телеграфировал прямо Ленину:
  «Вологда, 28 февраля 1918 г. 2 часа 45 мин. пополудни.  От полковника Робинса 
– председателю Совета народных комиссаров Ленину:
 Каково положение в Петрограде? Какие новости о германском наступлении? 
Подписан ли мир? Выехали ли английские и французские посольства? [Они выехали 1 
марта.] Когда и какой дорогой? Скажите Локкарту, в британском посольстве, что