было догадаться, о чем сам Горький писал своим корреспондентам, но и его самого,
 Горького, заметки о том, что он читал, о чем думал, кое-какие наброски для 
себя самого и, может быть, даже некоторые размышления о литературной политике, 
внедряемой в России Ждановым и Щербаковым.
 В своей книге «Семь лет с Горьким» Шкапа, между прочим, пишет: «– Устал я 
очень [бормотал Горький, как бы про себя], – словно забором окружили, не 
перешагнуть». Шкапа молчал на это, зная, что в своих выездах за пределы Москва 
– Горки – Тес-сели Горький ограничен. Ссылаясь на его слабое здоровье, врачи не 
позволяли ему выбирать маршруты поездок.
 «Вдруг я услышал: „Окружили… обложили… ни взад, ни вперед! Непривычно сие!"»
 Возможно, что вынужденное молчание и связанная с ним депрессия больше, чем 
что-либо другое (яд, туберкулез, возраст и т. д.), привели Горького к смерти. 
Шкапа пишет, что он бормотал, когда думал, что его никто не слышит, о том, что 
его в сущности лишили свободы, что он сидит под домашним арестом, не может 
поехать куда хочет, видеть кого хочет, не может говорить и писать что хочет. 
Когда это случилось? На этот вопрос дает ответ Б. И. Николаевский в «Письме 
старого большевика».
 Дружеские отношения Горького со Сталиным прекратились в 1935 году, после 
убийства Кирова (1 декабря 1934 года). Горький весь 1934 год старался, 
пользуясь своим высоким положением в стране и дружбой со Сталиным, смягчить 
Сталина, намекая ему при встречах, и даже в телефонных разговорах, что так как 
он, Сталин, теперь обладает неограниченной властью и весь мир признал его 
гением, то, может быть, он мог бы ослабить вожжи, которыми он правит страной? 
Особенно Горький был удручен гонениями и травлей старых товарищей-большевиков, 
соратников Ленина, и среди них был Л. Б. Каменев, женатый на сестре Троцкого. 
Каменев после Октябрьской революции был председателем Московского совета, т. е. 
полновластным хозяином Москвы, каким был Зиновьев в Петрограде. Жена Каменева 
была долгие годы во вражде с Андреевой, – они обе были вовлечены в дела 
театральные и «культурные», обе защищали «партийную линию в искусстве», но 
Андреева считала себя на своем месте, будучи актрисой, Каменева же была «никем»,
 как жаловалась Андреева в письме к Ленину. Теперь же все эти дрязги были 
забыты, поколение старых большевиков стало сходить на нет, и Горький 
почувствовал к Каменеву расположение.
 Быть может, под влиянием Горького Сталин чуть-чуть начал смягчать свое 
отношение к оппозиционерам: Бухарин был возвращен к работе как редактор 
«Известий», Каменев, три раза исключенный из партии и три раза каявшийся, был 
назначен главным редактором издательства «Академия» (теперь его имя исключено 
из истории издательства, редакторами называются только Горький и – иногда – А. 
Н. Тихонов. Каменев, с конца 1930-х годов, стал «антиперсоной», так же как 
Зиновьев, Рыков, Бухарин и другие).
 И вот однажды Горький устроил Каменеву свидание со Сталиным. Каменев 
«объяснился Сталину в любви» (пишет Николаевский) и дал честное слово, что 
прекратит оппозицию. После этого Сталин дал ему выступить на XVII съезде партии.
 Но в конечном счете это не привело ни к чему, вернее – это привело к разрыву 
между Сталиным и Горьким.
 Каменев был другом Кирова. Сталин, по приказу которого Киров был убит ОГПУ, 
увидел в цепи Горький – Каменев – Киров или, может быть, Горький – Киров – 
Каменев гнездо врагов. И Горький, и Киров давно были согласны в одном: 
необходимо примирить наконец партию с «общественностью» – слово «интеллигенция» 
звучало тогда слишком старомодно, беспартийно и даже замысловато. И Сталин 
приказал, через Ежова, Д. Заславскому, ближайшему сотруднику «Правды», 
занимавшему в газете одно из первых мест, написать против Горького статью. 
Заславский это и сделал. Статья была грубо-оскорбительна для человека, именем 
которого были названы улицы в каждом городе Советского Союза, и Горький 
потребовал заграничный паспорт. Ему ответили отказом. Сталин больше ему не 
звонил и к нему не приезжал; отношения были оборваны.
 Крючков не мог не знать об этих настроениях Горького, о его желании выехать в 
Италию, о трениях со Сталиным. Если он был на службе в НКВД, т. е. у Ягоды, он 
не мог не донести своему начальству о том. что происходит. Если он не был 
сотрудником и сообщником Ягоды, то он, вероятно, все-таки донес, боясь за свою 
жизнь. Если он это сделал, то Ягода привлек его к сообщничеству, как ближайшего 
к Горькому человека. Так или иначе, добровольно или под угрозой, Крючков мог 
быть активно замешан в убийстве Горького. Трудно предположить, чтобы они оба, 
Крючков и Ягода, пошли на такое преступление, не имея на это санкции Сталина. 
Прощение, вероятно, было им обещано. Но через год Сталин решил для своего 
спокойствия убрать их обоих  [74] .
 Первый московский процесс состоялся в августе 1936 года, второй – в январе 
1937 года и третий и последний – в марте 1938 года. Начальник НКВД Ягода, 
который играл крупную роль в первом процессе, выловив врагов народа, в третьем 
оказался на скамье подсудимых. Только позже стало известно, что за три с лишним 
года до этого, в день убийства Кирова, он был арестован – и выпущен через 
несколько часов, т. е. уже в то время мог быть на подозрении, несмотря на свое 
положение. О поведении Ягоды ходили слухи еще при жизни Горького, что у него 
роман с женой Максима, что он убил Максима, что это он «простудил» его, что он 
был своим человеком у Горького в доме. Да, это все оказалось правдой: и то, что 
он ездил с Горьким и Тимошей по Волге, и то, что пьянствовал с Максимом, когда 
тому было запрещено пить (у него с ранних лет была тяга к алкоголю, и он 
подавлял ее, но с годами ему все труднее было это делать). И когда на третьем 
процессе Ягоду допрашивали, он, не имея никакой надежды спасти свою шкуру, 
попросил суд назначить заседание для его допроса при закрытых дверях «по личным