наземь крича:

 -- Товарищ Махно, мы... мы пойдем с вами и будем верно служить                
вашему делу и вам!..

 И что-то еще выкрикивали они, но я не мог уже дольше выслушивать               
 их. Услыхав их первые слова, я схватился за голову и заплакал, убегая          
      из помещения от них и от своих друзей. Больше меня уже не интересовали    
            ни их смерть, ни жизнь. Я видел в них дешевых и подлых негодяев     
           и старался не видеть их.

 Я выскочил из помещения без фуражки на просторный двор барской                
усадьбы и, точно помешанный, ходил по этому двору, нет-нет да и                
глядя в сторону Дибривок, откуда по-прежнему виднелись подымавшиеся             
   черные клубы дыма, застилая собою небо... Потом я попытался остановиться,    
            так как почувствовал в себе какие-то новые вопросы. И уже 
остановился,                но вместо сосредоточения на этих вопросах я 
выхватил из кармана                браунинг и совершенно безотчетно, то нажимая 
на курок, то целуя                браунинг, приставил его к виску. Но вдруг я 
отчетливо почувствовал                его холодное прикосновение. Во мне 
подымалось что-то непонятное,                страшное. Я испугался сам себя и 
постарался увидеться с кем-либо                из близких мне людей. 
Направляюсь к навесу, под которым отдыхал.                Под навесом много 
бойцов уже подымалось. По пути я встретился с                Каретником. Он шел 
сообщить мне о том, что наши разъезды поймали                еще несколько 
тачанок с вооруженными собственниками-"хуторянами"                (кулаками), 
возвращавшимися по домам из села Дибривки.

 -- А куда вы дели первых трех негодяев? -- спросил я его.

 -- Расстреляли.

 -- Убейте и этих собак! Никому и никакой пощады из вооруженных                
врагов революции с сего дня мы не дадим!..

 -- Такого же мнения и я, -- ответил Каретник. -- Но, -- добавил                
он, -- Марченко против.

 -- С Марченко мы поговорим сообща. А пока скажи ему от меня: пусть             
   он положит свою сентиментальность в карман! Он занял, кажется, сегодня       
         дежурство по отряду. Пусть приготовляет отряд к выезду по дороге       
         на Комарь (греческое местечко).

 И Семен Каретник ушел от меня. Я остался опять один, но теперь                
я уже не волновался. Я обдумывал цель нашего выезда. Она заключалась            
    в том, чтобы как можно скорее облететь районы и информировать крестьянство  
              о том, что совершила буржуазия вместе с немецко-австрийскими 
войсками                над населением села Дибривки. За это время отряд 
выстраивался и                поджидал последних своих разъездов.

 Я подошел к отряду, поздоровался с бойцами и начал с ними беседу               
 о нашем пути и действиях. Пока окружившие меня друзья-повстанцы                
выслушивали меня, к нам наши разъезды подвели еще одну тачанку с                
тремя вооруженными кулаками-колонистами и четвертым -- связанным                
по рукам и ногам и избитым крестьянином из-под Дибривок. Его эти                
кулаки заподозрили в революционности и при своем возвращении из                
Дибривок взяли с собою в свою колонию для пыток.

 Я закричал на своих разведчиков:

 -- Почему вы не разоружили их?

 А кулаки отвечают мне:

 -- Мы свои. Нас не нужно разоружать. Мы оружие получили от властей...

 Но мы их все-таки разоружили.

 Избитый крестьянин меня узнал и разрыдался. Его развязали. Он рассказал        
        нам о том, что вообще творилось палачами в Дибривках. От него мы        
        узнали, что в селе наиболее свирепствовали немцы-колонисты из колонии   
             Красный Кут.

 Записав эту колонию и определив ее месторасположение, я предложил              
  этому крестьянину сказать откровенно, что хочет он сделать с этими            
    кулаками, которые его взяли на дороге под селом, избили до неузнаваемости,  
              затем связали и везли к себе в колонию для дальнейших пыток. 
Крестьянин                просто и ясно ответил мне:

 -- Они дураки. Я им ничего худого не хочу делать.