Пока мы возились с барином, барыня давно оделась и приказала своим             
   слугам одеться. Это ускорило дело, и вышедший за ними хозяин сразу           
     же привел их в залу. Всем им я сказал:

 -- Господа, не бойтесь и не волнуйтесь. Ничто плохое вас не ожидает.           
     Я только прошу вас всех за время нашей стоянки здесь не делать никаких     
           попыток к бегству из имения. В противном случае имение будет сожжено,
                скот угоним с собою, а убегающих уничтожим, независимо от того, 
               будут ли они сами хозяева, т. е. бары, или их рабыни -- прислуги.


 Прислуги по обыкновенной рабско-лакейской своей глупости, выслушав             
   все, что я говорил, посмеивались. А одна даже заспорила с нами о             
   том, что ей через час нужно будет готовить для "барыни"                и она 
везде пойдет из дому и т. д.

 Хозяйка долго всматривалась в нас и после того, как я сказал:

 -- Теперь вы все свободны, освободите нам залу, -- спросила:

 -- Кто же вы такие, господа?

 Это дало мне повод рассказать ей вкратце, что мы -- враги помещиков            
    и кулаков, враги их царя-гетмана, враги посадивших его на трон 
немецко-австрийских                офицеров и исполняющих их распоряжения 
подчиненных им солдат.

 --Мы,--в заключение добавил я барыне,--боремся за волю всех униженных          
      и оскорбленных властью людей вашего, мадам, и вам подобного барского      
          положения, силою которого воздвигаются троны дураков, вроде 
преступного                по отношению к трудовому народу Украины гетмана 
Павла Скоропадского,                строятся тюрьмы для того, чтобы гноить в 
них тех, кого ложь вашего                и вам подобного барского положения 
делает преступниками и ворами,                строятся эшафоты, чтобы казнить 
на них лучших по своей отваге борцов                за свободу угнетенных, и 
вообще строится много, несравненно больше                того, что можно вам, 
мадам, еще сказать, преступного по отношению                к тем, трудом 
которых вы живете, за счет пота и крови которых вы                и вам 
подобные бездельничаете и которым при малейшем вашем капризе                вы 
находите себя вправе плевать в лицо, выгонять со службы, ничего                
не уплачивая или по крайней мере стараясь не платить за затраченный             
   ими на вас до этого дня труд...

 Барин сидел и плакал. Прислуг и барчат уже не было. Барыня хотела              
  нас еще слушать, и когда услыхала от меня, что нам нужно отдохнуть            
    ("будьте любезны оставить нас одних в зале"), лишь тогда                она,
 кряхтя и краснея, начала подыматься с кресла и, став уже одной                
ногой за дверь, все-таки не утерпела переспросить нас:

 -- Так вы, господа, своей честью заверяете нас, что жизнь наша                
останется неприкосновенной?

 -- Пока вы не возьмете в руки оружие, -- ответил ей товарищ Лютый.

 --Ах, кстати, насчет оружия!-- воскликнул товарищ Щусь и тут же,               
 подскочив к хозяину, попросил его сию же минуту снести все огнестрельное       
         и холодное оружие, какое имеется в доме, к нам в залу.

 Барин совершенно раскис и просил Щуся сказать об этом барыне.

 Товарищ Щусь нагнал за дверью барыню, прислушивавшуюся, о чем мы               
 говорим с ее барином, и повторил то же самое ей.

 Через 20 минут все оружие: шашки, кинжалы, револьверы -- было снесено          
      к нам в залу. И теперь только мы могли покинуть дом барина и выйти        
        во двор, чтобы повидаться с Марченко, Каретником и Петренко и 
посоветоваться                с ними о дальнейшем нашем движении.

 На дворе близилось к рассвету. Часть бойцов, раскинувшись посреди              
  двора, мертвецки спала; другая часть охраняла место нашего расположения;      
          третья же часть, зарезав двух барских бычков, занималась 
приготовлением                завтрака для всего отряда.

 Товарищ Петренко указал мне в сторону села Дибривок и сказал:

 -- А Дибривки горят, Батько.

 Действительно, огромное зарево виднелось в той стороне. Я только               
 взглянул туда, но ничего не сказал ему в ответ. Надо сказать правду,