Это для уличного боя тоже было хорошо.

 --Пулеметы, бомбы, винтовки с хорошим запасом пуль-- все это хорошо,           
     а вот людей-то маловато,--сказал мне теперь только Семен Каретник.

 На это я ему ничего не ответил. Мы рассыпались цепью и шли вместе              
  с бойцами через дворы, перелезая, часто с затруднением, через заборы          
      и загаты (соломенные загороди), теперь уже молча, в направлении           
     расположения неприятеля. На пути, чуть не в каждом квартале, на            
    улице или во дворах, нас встречали крестьяне и крестьянки сами или          
      подсылали своих взрослых детей и говорили нам сквозь слезы:

 -- Куда ви идете, пx, ворогiв ваших, багато. Ви загинете...

 Но никто из нас не смущался. Мы были уже все в роли непреклонных               
 мстителей и только просили крестьян:

 -- Если вы боитесь за нашу судьбу, то оставьте нас в покое, не                
внушайте нам тревоги!

 А сами, скрепя сердце и заглушая в себе все тревожные мысли, шли               
 все вперед и вперед.

 Таким образом мы достигли предпоследней улицы от площади, где стояли           
     сознательные и бессознательные наши враги. В это время со стороны          
      одна из крестьянок подскочила к нам и крикнула, указывая на бегущую       
         сзади нас женщину, которая, крадучись от нас, старалась проскочить     
           вперед на ту же площадь:

 --Задержите, задержите эту женщину скорее! Это любовница одного                
из вартовых. Она бежит сообщить ему, что вы наступаете!..

 Не видя, что делается впереди, и я, и Каретник, и ряд шедших за                
нами других товарищей бросились в погоню за этой женщиной. С трудом             
   нагнали ее. Но она уже начала кричать:

 -- Банды Щуся наступают! Банды Щуся недалеко наступают!..

 Товарищ Марченко не сдержал себя и ударил ее по голове револьвером.            
    Я крикнул друзьям:

 -- Завяжите ей рот и тащите к отряду!

 А сам схватил товарища Марченко за руку и быстро побежал обратно               
 к отряду, еле дыша. И когда подскочил к крайним товарищам, я почти             
   сквозь зубы им крикнул:

 -- Передавайте по цепи, чтобы быстро продвигались во дворы последней           
     улицы от базара! Иначе опоздаем...

 Через пять минут мы все выглядывали из дворов на церковную площадь             
   и осторожно, по одному проскакивали на базар под лавочки. Здесь              
  я в последний раз сказал своими друзьям-повстанцам:

 -- Ну, мы в руках смерти. Кто из нас окажется наиболее отважным,               
 того она не возьмет, тот с нею в силах еще сразиться. Будем же,                
друзья, безумно отважными, этого требует наше дело!

 Я тут же расставил смельчаков, очутившихся со мною под лавочками,              
  цепью. Сам с товарищем Лютым подполз под лавчонкой на сторону, откуда         
       видны были почти все силы напавших на нас австрийцев, помещиков          
      и кулаков. Из австрийских солдат кое-кто сидел, а большая часть           
     лежала. Пулеметы стояли прикрытые брезентиками. А помещики и кулаки        
        с винтовками и централками за плечами суетилась чего-то, расхаживая     
           по три и пять человек вместе взад и вперед.

 Я сейчас же вылез из-под лавочки обратно к бойцам. Здесь меня поджидал         
       человек с донесением от Щуся. От него я узнал, что товарищ Щусь          
      с группой повстанцев уже на своем месте. Возле него группируются          
      крестьяне.

 Ни слова не отвечая Щусю (план действия не изменен), я махнул рукой            
    в сторону наших людей, оставленных по дворам вокруг площади, чтобы          
      они перебегали ко мне, а к занимавшим позиции при мне по-над базарными    
            лавчонками обратился с вопросом, готовы ли к атаке, и тут же подал  
              команду:

 -- Огонь!

 Вследствие того что австрийцы и помещичьи отряды находились от