нас всего в 80--100 шагах, наш огонь был настолько меток, что эти               
 непрошеные пришельцы не успевали сразу стрелять в нашу сторону.                
Увидев это, я крикнул, обращаясь к бойцам:

 -- В атаку! Ура!

 И мы все бросились в атаку на врагов. В это же время отряд с товарищем         
       Щусем во главе открыл сильный пулеметный и оружейный огонь по врагам     
           справа. И наши враги бросились панически бежать в сторону села 
Покровского,                кто по улицам, кто через дворы села, оставив нам 
пулеметы, массу                винтовок с большим запасом патронов и больше 20 
хороших подседланных                кавалерийских лошадей.

 Убегая, враги наши кое-где зажигали крестьянские дома и все, что               
 быстро могло воспламениться в дворах. Часть кулаков и вартовых бросилась       
         в сторону речки Волчьей. Здесь наши люйсисты их загнали в речку.       
         Зрелище неописуемое! Эти господа бросают свои винтовки и централки     
           и, захлебываясь водой, стараются спастись через речку вплавь.

 Трудовое население села зашевелилось, точно муравейник. Крестьяне              
  и отважные крестьянки выскакивали из своих дворов с вилами, лопатами,         
       топорами, ружьями и беспощадно убивали панически убегавших мимо          
      них солдат австрийской армии, гетманских вартовых, кулаков. Нашлись       
         среди крестьян и такие, которые выскочили на своих лошадях с вилами    
            или железными лопатами в руках и окружали врагов в поле, стараясь   
             заградить им путь бегства, чтобы наши пулеметчики скорее могли их  
              настигать на удобных для огня равнинах и беспощадно косить.

 В этот грозный час для наших убийц, пришедших в село, чтобы раздавить          
      нас, чтобы покарать революционных тружеников села, а после ограбить       
         их, забрать у них посредством контрибуции жалкие их копейки, набрать   
             скота, нажраться до отвалу, побить все в домах и затем с 
раскрасневшимися                от звериного напряжения инстинктов лицами, с 
песней победителей                идти далее, в другие села и деревушки, 
издеваться над правом и жизнью                тружеников, -- в этот грозный для 
этих сознательных и бессознательных                палачей революции час 
впереди не видно было пути отступления. Они                бежали в направлении 
села Покровское, а попадали совершенно в другие                села. Так, 
например, многих австрийцев и грозных "мадьяр"                из их отряда 
крестьяне встречали под Успеновкой, под Гуляйполем                и даже под 
Времьевкой, район которой был очень неподходящим, чтобы                в него 
отступать. Встречали их крестьяне всех почти босыми, без                
винтовок, без мундиров и... без шапок. И когда их спрашивали:

 "Пан, где твоя одежда и оружие?", то получали ответ:                "Там, на 
Махна". (Это значило: "Махно отобрал".)

 Так, неожиданным для врагов, внезапным и смелым налетом мы выбили              
  из села этих пришельцев-убийц и преследовали их жестоко. Мы хотели            
    показать не только им одним, но и тем, кто их прислал, что преданнейшие     
           сыны революционного крестьянства -- крестьяне-революционеры -- 
бывают                сентиментальны и могут нянчиться со слепыми исполнителями 
палаческого                дела над революцией лишь тогда, когда они по ошибке 
думают, что                сознательные, а главное, и бессознательные палачи 
могут опомниться                и остановиться перед своим черным делом. Но 
когда находятся среди                крестьян лица, которые быстро 
освобождаются сами от этих наивных                иллюзий и жертвуют собою во 
имя того, чтобы помочь освободиться                от этих иллюзий и другим 
своим братьям, тогда к сентиментальности                подходят более серьезно 
и в зависимости от реальных обстоятельств.                Тогда всенародное 
революционное дело, судьба и воля трудящихся в                практической 
борьбе за него ставятся несравненно выше жизней палачей,                даже 
бессознательных. Тогда они должны умереть наряду с сознательными                
палачами. Это -- закон борьбы, к которой я долгие годы готовил сам              
  себя и к которой подготовлял более слабых волею, чем я.

 Вот почему мы так жестоко атаковали и преследовали в этом дибривском           
     бою австрийских солдат, гетманских вартовых и разнородную по своему        
        социальному положению буржуазию, съехавшуюся на помощь австрийским      
          солдатам и вартовым.

 *

 Итак, бой кончен с большим успехом для нас. Теперь только, возвращаясь         
       с поля, я обратил внимание на село, в котором девять крестьянских        
        дворов, зажженных разбитыми врагами при отступлении, совсем уже         
       догорали. Их, оказалось, никто не спасал, не тушил. Крестьяне почти      
          все были за селом. Они стягивали сюда пленных австрийцев и вартовых   
             и, избивая их, приговаривали: