что невдалеке, верстах в семи от Степановки, в поле, под открытым              
  небом, находится наш отряд с пулеметами на тачанках и несколькими             
   всадниками. Оставаться в поле под дождем нельзя. Мы к утру промерзнем        
        и потеряем всякую энергию к борьбе, которую, надеюсь, вы, мол, всемерно 
               поддержите. А потому отряд нужно перевести в деревню и 
расквартировать.

 Наши крестьяне вообще не любят много говорить. Они тут же снарядили            
    и выслали своих гонцов к отряду в Хундаеву балку. После захода солнца       
         отряд был приведен в деревню и расквартирован.

 *

 Почти всю ночь пожилые крестьяне и молодежь провели в беседе со                
мною о том, как их гетманцы обманывают. Гетманцы им говорят: "Вот               
 и уважаемый и поддерживаемый вами весь 1917 и весну 1918 года Махно.           
     Он бросил вас и уехал к москалям, к кацапам в Москву. Купил себе           
     там роскошный барский дом и живет себе припеваючи. Такие все революционеры,
                как Махно, они только наживаются на вашем неблагоразумии".

 -- Все время,--говорили крестьяне,--гетманцы стараются перетянуть              
  нас на свою сторону, чтобы вместе с ними заниматься ловлей революционеров     
           и выдачей их немецким и австрийским властям.

 -- И что же вы теперь скажете им, когда видите меня в своем кругу?             
   -- спросил я их.

 -- Что ж тут говорить? Мы и раньше знали, что они, гетманцы, нам               
 врут, но мы не могли говорить им это прямо в глаза, нас за это переарестовали  
              бы и поубивали. Теперь же можно хоть сейчас пойти ко всем этим 
провокаторам,                забрать их и проучить.

 Конечно, степановские крестьяне как говорили, так и сделали бы,                
если бы я сказал им: "Да, идемте" или "Идите сейчас                же и 
уничтожьте гетманцев". Но браться за этих провокаторов                было не в 
нашей цели, тем более в эти дни.

 Перед нами стояла прямая задача: как можно решительнее перейти                
самим и призвать все нами организованные и инициативные повстанческие           
     группы к решительным вооруженным действиям против гетманщины и 
немецко-австрийской                вооруженной силы, водрузившей гетманщину в 
стране и целиком и во                всем защищавшей ее своими штыками.

 Чем отважней и, без всякого политического доктринерства, прямее                
мы подойдем сейчас же к действиям против контрреволюции, твердил                
я каждый день своим друзьям и товарищам по группе анархистов-коммунистов,       
         тем лучше трудовое крестьянство нас поймет и тем скорее мы его подымем,
                в широком смысле этого слова, на борьбу, организуем его и через 
               его организованную революционную мощь поставим во всей полноте и 
               перед самими собою как инициативной силой авангарда революции, и 
               перед трудящимися вообще вопрос о задачах украинской революции,  
              которая хотя и явится продолжением русской революции на Украине,  
              но по характеру и антигосударственному духу будет украинской 
революцией.                Размах вольности, размах независимости, духа свободы 
и революционной                самодеятельности примет здесь специфический 
характер украинской                шири, которая стремится выявить себя на 
просторе, и притом именно                так, как того требует реальная 
действительность, т. е. учетом как                сил самих развертывающихся 
событий, так и сил, сопротивляющихся                этим событиям.

 И спасибо моим друзьям: они предоставили мне полное право мыслить              
  именно в этом направлении и обдумывать наши организационные действия          
      только в этом духе.

 Последовательное развитие этих моих мыслей и связанные с ними практические     
           действия нашей организации совершенно оторвали меня от городского    
            анархизма того времени, как от какой-то абстракции, искусственно,   
             по-моему, толкнувшей лучших моих идейных товарищей в городах на    
            путь нереальности, безжизненности, совсем далеко в сторону от 
практического                дела революции и нашего анархического движения в 
ней.

 В селе Степановке я лишний раз подчеркнул это своим товарищам.                
И хотя я получил от них резкую отповедь, вроде "Ты слишком                
зарываешься" и т. п., мне становилось все яснее, что надеяться                в 
настоящий момент на город в смысле влияния нашего городского движения           
     на ход развертывающихся событий не приходится. Городская ненормальность    
            расшатала силы нашего движения в городе и повергла их в тяжелое,    
            все более дезорганизованное положение.