пройти мимо немецких пограничных пикетов. Я нанял по примеру других     
           подводу, положил свой чемодан, сам уселся в нее и спокойно, по праву 
               гражданина гетмано-немецкой Украины, проехал пикеты Красной 
Армии                и немецкие пикеты.

 Дорога была удачная. Никто никого не трогал. Я освободил своего                
подводчика, поставил чемодан и сел на него, чтобы отдохнуть, только             
   потому, что так делали все переезжавшие.

 Освободившись быстро от мысли, что за мной могут следить, я подошел            
    к одному, к другому из граждан, чтобы узнать, какая и где же находится      
          станция. Все указывали назад, на станцию Беленикино, находящуюся      
          в зоне красных. Этой же станции, где мы сидели, никто не знает.       
         Перестал и я заботиться о том, чтобы узнать ее название. Тем более     
           что я уже узнал, что поезд из Белгорода подойдет к этому месту,      
          где сидят пассажиры, и мы здесь будем садиться в него.

 В скором времени поезда один за другим начали подходить, забирать              
  пассажиров и отправляться обратно в Белгород и далее, до Харькова.

 Пассажиров было очень много. Поезда наполнялись в мгновение ока                
через двери и через окна вагонов. На крышах вагонов было также полно.           
     Я поджидал случая, что мне удастся попасть в вагон через дверь,            
    и остался на месте посадки до самой ночи. Правда, были вагоны 
железнодорожных                служащих, в которых место было, но немецкие 
власти запрещали им                брать к себе пассажиров. Кроме того, 
железнодорожные служащие гетманского                царства поделались такими 
"украинцами", что на вопросы,                обращенные к ним на русском языке, 
совсем не отвечали.

 Я, например, хотел от них узнать, идет ли этот эшелон и далее,                
из Белгорода. Мне пришлось подходить к целому ряду вагонов, но ни               
 один из железнодорожников на мой вопрос ни слова не ответил. И только          
      позже, когда я, истомленный, проходил обратно рядом с этими вагонами,     
           один из них подозвал меня и предупредил, чтобы я ни к кому не 
обращался                со словами "товарищ", а говорил бы "шановний добродiю",
                в противном случае я ни от кого и ничего не добьюсь.

 Я поразился этому требованию, но делать было нечего. И я, не владея            
    своим родным украинским языком, принужденно должен был уродовать            
    его так в своих обращениях к окружавшим меня, что становилось стыдно...

 Над этим явлением я несколько задумался; и, скажу правду, оно вызвало          
      во мне какую-то болезненную злость, и вот почему.

 Я поставил себе вопрос: от имени кого требуется от меня такая ломота           
     языка, когда я его не знаю? Я понимал, что это требование исходит          
      не от украинского трудового народа. Оно -- требование тех фиктивных       
         "украинцев", которые народились из-под грубого сапога                
немецко-австро-венгерского юнкерства и старались подделаться под                
модный тон. Я был убежден, что для таких украинцев нужен был только             
   украинский язык, а не полнота свободы Украины, и населяющего ее              
  трудового народа. Несмотря на то что они внешне становились в позу            
    друзей независимости Украины, внутренне они цепко хватались, вместе         
       со своим гетманом Скоропадским, за Вильгельма немецкого и Карла          
      австро-венгерского, за их политику против революции. Эти "украинцы"       
         не понимали одной простой истины: что свобода и независимость Украины  
              совместимы только со свободой и независимостью населяющего ее 
трудового                народа, без которого Украина ничто...

 Ночью с немалым трудом на свой риск и страх я взобрался с рядом,               
 видимо, подобных мне стрельцов на крышу одного вагона и таким образом          
      приехал в Белгород, где переоделся в офицерский костюм, к которому        
        имел соответствующий документ. Это помогло мне беспрепятственно         
       доехать до Харькова.

 Тут я в ожидании поезда на Ростов задержался на несколько часов                
и потом переехал в Синельниково (в 60--70 верстах от Гуляйполя).                
Радости моей не было границ. И вероятно, из-за нее я попал бы в                
руки немецким и гетманским агентам, если бы не считался с тем, что              
  того Синельникова, которое я знал раньше, уже не было, как не было            
    уже вообще всего того, что было 2 1/2 месяца тому назад. Теперь             
   ничего ни украинского, ни русского нигде по станциям, в дороге и             
   в самом Синельникове, я не видел. Всюду: у дверей станции, на досточках,     
           висевших на паровозах, красовались надписи:

 "Deutsch Vaterland" (немецкое отечество), а по перронам                
шатались или сидели группами солдаты контрреволюционных армий, вышедших         
       из этого "Deutsch Vaterland".