Это сдерживало порыв моей радости. Я беспрерывно думал: где же                
я? Неужели же я попал не туда, куда так рвался из Москвы? И зло,                
о как зло смеялся я над всеми этими надписями!..

 Но этот мой смех быстро сменился ужасом, когда один из гуляйпольских           
     евреев подошел ко мне и, протягивая мне руку, назвал меня по фамилии.      
          Я ужаснулся, хотя знал, что он был честный человек и на то, чтобы     
           предать меня властям, не пойдет. Я просил его быть осторожным с      
          моей фамилией и в ту же минуту убежал от него, переоделся в Штатское  
              платье и с первым попавшимся поездом выехал по направлению 
Гуляйполя.

 Теперь положение мое несколько изменилось. Если от Белгорода до                
Синельникова -- около 400 верст -- мне везло в пути (помогали: военная          
      форма, погоны прапорщика, фальшивое расшаркивание и такие же поклоны),    
            то от Синельникова до Мечетной, каких-либо 30--40 верст, путь мой   
             сделался чрезвычайно тяжелым. Каждую минуту ожидала смерть. Мое    
            старание выглядеть "щирым гетманцем" кой-как сходило с              
  рук по глупости гетманской государственной стражи. Но рассчитывать            
    на этот прием оказалось возможным только до станции Мечетное. Начиная       
         же от этой станции, мое имя начало все чаще упоминаться в вагоне.      
          И на одном из разъездов мне гуляйпольский гражданин Коган и другие    
            сообщили, что немецкие жандармы ищут меня в других вагонах.

 Я быстро передал Когану свой чемодан с вещами; сказал, кому сдать              
  его в Гуляйполе, а сам, накинув на себя плащ, вышел из вагона в               
 поле и скрылся в его зарослях. Когда же поезд отправился дальше,               
 я поднялся и ушел.

 25 верст я прошел пешком и попал в нужное мне село Рождественка,               
 с левой стороны которого всего в 20 верстах находилось мое родное              
  Гуляйполе, которое я даже видел, подходя к Рождественке. На сердце            
    чувствовалась нежная любовь к одному имени: Гуляйполе... Однако             
   в Рождественке крестьянин 3. Клешня и все близкие сообщали мне нерадостные   
             вести о Гуляйполе, о жизни в нем трудового населения, о расстрелах 
               лучших сынов его и т. д.

 Однако, как ни трудно было мне снестись с гуляйпольскими крестьянами           
     и рабочими-анархистами (теми, которые не были известны как анархисты       
         шовинистической украинской и буржуазной еврейской сволочи, выдававшей  
              всех революционеров немецким палачам на казни, и только поэтому   
             оставались в живых), я все-таки письменно снесся с ними, дав им    
            знать, что не сегодня завтра буду среди них, чтобы вместе с ними    
            обсудить ряд важнейших вопросов революционно-боевого характера.     
           И несмотря на то что от них я получил ответ -- воздержаться от 
переезда                в Гуляйполе, пока они не пришлют за мною своего 
человека, а это                делало меня пленником, я чувствовал, что я на 
Украине, и верил,                что отсюда я раскачаю начатое еще весною Дело 
организаций восстания.

 Да, именно этот район оказался центральным пунктом организации                
революционного крестьянского восстания под моим личным и всей нашей             
   группы идейным и организационным руководством.

 Гуляйполе со своим трудовым и революционным населением и его стремлением       
         возродить казенную революцию стало основным руководящим ядром этого    
            восстания. В нем, Гуляйполе, я с рядом преданнейших делу социальной 
               революции анархистов-крестьян создал операционную базу, на 
основе                которой гуляйпольское трудовое население первое восстало 
против                палачей революции -- немецко-австро-венгерского юнкерства 
и гетманщины.                Своими усилиями, своей отвагой и революционным 
мужеством на этом                пути оно сделало все, чтобы увлечь за собою 
другие села и районы                трудового населения.

 Все это, конечно, не сделалось в мгновение ока, по мановению "волшебных        
        палочек", как это многие паяцы из политиканов-социалистов,              
  большевики и многие анархисты, не понимая широкой массы и чаще всего          
      стоя в стороне от нее, позволяют себе не только думать в своей среде,     
           но и писать с пафосом для других, пафосом, обыкновенно заменяющим    
            знание предмета.

 Все это требовало от нас величайших усилий и упорства стоять на                
одном, бить в одном направлении, чтобы убедить широкую трудовую                
массу в нашей преданности ей не только на словах, но и на деле в                
ее практической жизни, в ее борьбе за ограждение своего революционного          
      пути от мусора со стороны главным образом замаскированных врагов          
      революции, которые чаще всего появляются в ее рядах под знаменем          
      социализма.

 Этого предмета я уже касался во вступительной книге к моим запискам