товарищ, осевши в Москве на более или менее продолжительное время,            
    шатался там совершенно праздно или же находил такое дело, которое           
     посильна была выполнять только организация, а он за него брался            
    лишь с целью показать, что он и вне организации работает, что он            
    и вне организации проводит дело организации. Все это меня, силою            
    контрреволюции оторванного от кипучей массовой революционной работы         
       на Украине и очутившегося временно в Москве, убеждало в том, что         
       я прав был, мысля о Москве как о центре "бумажной" революции,            
    которая привлекает к себе всех, и социалистов, и анархистов, любящих        
        особенно сильно в революции одно только дело: это много говорить,       
         писать, и бывающих не прочь посоветовать массам, но на расстоянии,     
           издалека...

 Правда, Аршинов мне не раз рассказывал, как товарищи из Московской             
   федерации и известные революционные двинцы (двинский полк солдат             
   под командой нашего товарища Грачева) сражались на улицах Москвы.            
    Эти его рассказы не один раз вызывали во мне чувство гордости за            
    московских анархистов и самого Грачева и всех двинцев. Однако и             
   при этих рассказах я не раз задавал себе вопрос: почему же многие            
    друзья и товарищи теперь, на мой взгляд, шатаются без дела?

 Я не удовлетворялся даже той работой Аршинова в Союзе идейной пропаганды       
         анархизма, которая мне была известна. Эта работа, как она товарищам    
            ни представлялась важной и необходимой, казалась мне праздной --    
            по крайней мере, в то время, когда я был в Москве. Дело это было    
            на руках у Аршинова. Но многие, очень многие, считавшие себя 
работниками                нашего движения, слонялись совершенно без дела. И 
это меня беспокоило.                И это ставило передо мной вопрос: неужели 
же и я заражусь этим?                Нет, отвечал я себе, никогда, ни за что! 
Разве не хватит сил, сделаюсь                неспособным ходить, говорить с 
теми, кто может и хочет действовать                в революции, растить и 
развивать в ней силы нашего движения, подымать                его положение в 
жизни и борьбе угнетенных, за свое освобождение,                за освобождение 
всего своего класса, народа, человечества, -- тогда                не ручаюсь, 
быть может, придется опуститься до этого... Но пока                я в силах 
ходить, общаться с угнетенными, я до этого не опущусь.                Ведь цель 
нашего движения в революции так велика! Здесь есть место                каждому 
из нас. Этого места не умеет найти только тот, кто растерялся                
перед торжеством враждебных нашему движению доктринерских партий                
-- большевиков и левоэсеров, -- тот, кто, благодаря своей духовной              
  неопределенности и отсутствию твердой воли и практической организационной     
           устойчивости не видит, где в действительности зарождаются здоровые   
             силы для нашего движения. И я спешил при этом успокаивать себя 
надеждой                на то, что я скоро и благополучно переберусь на Украину,
 где постараюсь                сделать все для того, чтобы на деле показать 
всем друзьям бумажной                революции, где надо искать живые и 
здоровые силы для нашего анархического                движения. И чем глубже я 
погружался в этот вопрос, тем отчетливее                сознавал, что старые 
методы анархистов, признававшиеся до этого                дня, бессодержательны.
 И поэтому я решительно осуждал их, не думая                ими пользоваться в 
будущей своей работе на Украине.

 Здесь же, в Москве, я особенно остро почувствовал, как далеко ушел             
   я с рядом своих друзей и товарищей по гуляйпольской группе 
анархо-коммунистов                в понимании положительных задач нашего 
движения в революции от большинства                анархистов, которые до сих 
пор встречались мне на моем пути по России.                Это последнее 
явление меня беспокоило, но не обескураживало. Я был                глубоко 
убежден, что разброду в наших рядах будет положен конец,                что мы 
их выровняем, вооружим новыми, более содержательными методами                и 
средствами борьбы и положение нашего движения улучшится. Это мое                
убеждение крепло в ожидании намеченной рядом товарищей из Одессы,               
 Харькова и Екатеринослава конференции. Я был приглашен на нее за               
 неделю ранее и ожидал от нее очень многого.

 Глава XIV
               КОНФЕРЕНЦИЯ АНАРХИСТОВ В МОСКВЕ В ГОСТИНИЦЕ "ФЛОРЕНЦИЯ"
               На конференции присутствовали ряд товарищей из Одессы во главе с 
               товарищами Молчанским и Красным, Иуда Рощин (Гроссман), Аршинов, 
               Борзенко Григорий, какая-то дама, гордившаяся тем, что была 
контрразведчицей                от большевистско-левоэсеровского командования, 
что часто попадалась                в руки контрреволюционному командованию, 
что умело все узнавала                от последнего и привозила сведения в штаб 
революционного командования.                Был еще и целый ряд товарищей 
поменьше, болтавших попусту много                чепухи.

 Все товарищи, присутствовавшие на этой конференции, особо почитали             
   Иуду Гроссмана-Рощина. В него все верили, и в особенности товарищи           
     из Одессы: Красный, Мекель и упомянутая дама. От него, Рощина, ожидали     
           чего-то сверхнеобыкновенного на этой конференции.