-- Нет, вам, Алексей Алексеевич, мало времени дали!..

 Мы обменялись еще несколькими фразами и разошлись. Он, Алексей                
Алексеевич, пошел на кафедру и сел возле начинавшего свою лекцию                
Рощина, а мы, я и Аршинов, пошли в зал и уселись на скамьи слушателей.

 Товарищ Рощин говорил. Публика тихо, с напряженным вниманием смотрела          
      на него и слушала.

 Лекция была серьезная, и прочитана она была очень удачно. Успех                
был колоссальный. Помню, я говорил о ней и с Рощиным, и с Аршиновым,            
    который в то время считал Рощина звездой среди молодых теоретиков           
     анархизма. Заметно было, что Аршинов перед ним таял, хотя и отмечал,       
         что он, Рощин, страшно бесшабашный. (Я думал, это потому, что Рощин    
            на целый час опоздал на свою лекцию; за ним посылали товарища, и,   
             как выяснилось, он забыл, что сегодня читает лекцию.) Я сказал ему 
               и Аршинову, что лекция очень хороша, но язык, которым она 
излагалась                перед аудиторией, ни к черту не годится. Рощин 
смеялся, а Аршинов                как будто был недоволен этим моим замечанием.

 Вскоре после этой лекции я попал в том же зале на лекции товарища              
  Гордина. Он тоже показался мне с запасом знания анархизма, но незнанием       
         того, что носители его идей должны делать во время революции, где      
          они должны группировать свои силы. В общем же лекция Гордина мне      
          понравилась, я этого не скрывал, а товарищ Аршинов назвал ее "мусором 
               возле анархизма". Это мне, правду сказать, не нравилось.

 Так протекали июньские дни моей жизни в Москве. Как-то Аршинов                
затянул меня к Александру Шапиро, который был в то время -- если                
не ошибаюсь -- хозяином издательства "Голос труда". В                этом 
издательстве Аршинов издавал ряд книг П. А. Кропоткина. Как                раз 
в этот момент в нем закончилась печатанием книга "Хлеб                и воля". 
Аршинов разносил ее пачками по магазинам.

 Товарищ Шапиро тоже произвел на меня впечатление опытного и делового           
     товарища. Однако Шапиро еще до встречи моей с ним был мне известен         
       как крайний синдикалист. Я над этим средством анархизма мало задумывался 
               и продолжал по традиции считать его "меньшевистским" средством   
             в анархизме. Поэтому я без особого интереса прислушивался к тому,  
              что он говорил о некоторых вопросах с Аршиновым, и без особого же 
               интереса отвечал ему, товарищу Шапиро, когда он расспрашивал 
меня                о том, как трудящиеся на Украине (по Шапиро -- на Юге 
России) прониклись                идеей революции? Какое сопротивление 
оказывали оккупационным немецким                и австрийским 
контрреволюционным армиям и т. д.? Раза три я был                вместе с 
Аршиновым у Шапиро, на складе "Голос труда".                Раза два я заставал 
его одного с маленькой, казавшейся умненькой                его дочуркой за 
работой. Оба раза, при виде Аршинова и меня, он                бросал свою 
работу, подходил к нам и подолгу говорил. И, нужно сказать                
правду, оставил во мне хорошее впечатление. Но одна мысль о том,                
что он синдикалист, да еще правого пошиба, который с рядом своих                
единомышленников переехал вслед за центральной большевистской и                
левоэсеровской властью из Петрограда в Москву только потому, дескать,           
     что стремится представлять там какой-то центр (слова чужие), одна          
      эта мысль дробила и разрушала во мне то более или менее цельное           
     впечатление о Шапиро, которое я вынес при встречах с ним.

 Впоследствии я встречался еще с рядом анархистов из студентов,                
из которых наиболее яркой фигурой мне показался товарищ Саблин.                
С ним я часто встречался, много говорил. Он был особенно чуток и                
принимал близко к сердцу все те слабые стороны нашего движения,                
которые тормозят его рост и развитие. И глубоко верил, что все это              
  скоро заметят все действующие анархические группы и вопрос будет              
  выяснен и разрешен в пользу того, чтобы создать определенную организацию      
          и жизненно усилить наше движение.

 Однако я должен заметить, что все это и со всеми были беседы отрывочного       
         характера, и только. Фактически не было таких людей, которые взялись   
             бы за дело нашего движения и понесли бы его тяжесть до конца. Или  
              если они и были, то, видимо, не хотели задумываться над 
катастрофическим                положением нашего движения. Между тем его 
нельзя было не заметить                с первых же дней, как только правящая 
орда большевиков разбила наше                движение, объявив свое право 
сперва на чистку его рядов, а затем                и на ликвидацию его боевых, 
не склонявших голов перед этой ордой                сил. У меня, по крайней 
мере, сложилось такое впечатление после                того, как я встретился 
со многими товарищами и увидел, чем они занимаются                в такой 
острый момент и для революции, и для нашего движения. Не                знаю, 
сознавали ли все товарищи то, что большинство из них болталось                в 
это время без дела. Я-то видел это отчетливо. Часто тот или другой