Как только я подошел к столу и спросил у сидевших за ним, где можно            
    встретить товарища Аршинова, меня сейчас же отослали в другой угол,         
       где стояли три-четыре товарища и о чем-то оживленно говорили между       
         собою. Из них первым заговорил со мною товарищ Бармаш, которого        
        я лично знал еще с марта месяца 1917 года. Он сказал мне, что Аршинов   
             сюда редко когда заходит. Товарищ же Гордин-младший прямо заявил   
             мне:

 -- Аршинов не захотел работать с рабочими и ушел к интеллигенции.

 Он перечислил мне имена интеллигенции: Борового, Рощина, Сандомирского         
       и других.

 Я сперва как будто рассердился на Гордина, а затем подумал: быть               
 может, он прав. Ведь люди, не сознающие того, что без рабочих и                
крестьян они никогда не воспитали бы в себе революционеров дела                
(только честно наблюдая за тяжелой жизнью и борьбой рабочих и крестьян,         
       интеллигенты становились и становятся подлинными революционерами         
       дела), эти люди так часто зазнаются перед рабочими и крестьянами.        
        Может быть, что рабочий Аршинов дальше Москвы не постарался заглянуть   
             в рабочие ряды, именно теперь, в дни революции. И может быть, 
предпочел                рабочим организациям группу интеллигентов...

 Впрочем, это были отвлеченные мысли. Как только я ушел из Федерации,           
     я почувствовал еще большее желание встретиться с Аршиновым и воочию        
        убедиться в том, что услыхал от Гордина.

 Наступал вечер... Идти в отель мне не хотелось. Поэтому я возвратился          
      опять в Федерацию анархистов и заявил товарищам, что у меня нет           
     квартиры, где я мог бы ночевать. Товарищ Середа, посоветовавшись           
     со своей подругой, предложил мне ночевать у него, предупредив, что         
       спать придется в одной с ними комнатушке и на полу, так как, дескать,    
            нет кроватей и постелей.

 Предложение Середы я принял и пошел с ним, его подругой и еще несколькими      
          товарищами, которые жили в том же особняке, к нему на квартиру...     
           Здесь в доме, где жил Середа, я впервые познакомился с известным     
           автором "ассоциационного анархизма" Львом Черным. С этим             
   последним я много говорил о нашем анархическом движении на Украине           
     (которой он никак не признавал и называл только Югом России), об           
     организационном ничтожестве там нашего движения. Все, что я говорил        
        Льву Черному, он принимал с особой болью. Но тут же протестовал         
       против моих мыслей, что анархизму пора отказаться от раздробленной       
         на сотни и тысячи групп и группок формы организации; что анархизм,     
           благодаря этой своей бессодержательной форме организации, выявил     
           себя в революции беспомощным овладеть трудовыми массами, пойти с     
           ними в бой с капиталом и государством и вывести из этого боя 
тружеников                победителями...

 Это был главный пункт нашей беседы с Львом Черным. На нем мы разошлись.        
        Однако и после часто встречались в том же особняке.

 Из наблюдений моих над Львом Черным, я скоро убедился в том, какой             
   он безвольный человек, как он бесхарактерен в отношениях и к друзьям,        
        и к врагам. Помню, однажды он ходил по комнатам с книжечкой и 
переписывал                мебель. На мой вопрос: "Что вы, товарищ Черный, 
здесь хозяин,                что ли?" -- я услыхал ответ: "Еще хуже..."

 Я поинтересовался расспросить об этом и его, и других. Я узнал,                
что большевистско-левоэсеровские хозяйственники пришли в этот двор              
  и заявили товарищу Черному, что отныне он комендант этого двора,              
  он за ним должен смотреть, он за него ответствен...

 -- И что же вы, товарищ Лев, им ответили? -- спросил я Черного.

 Он сказал:

 --Что же я мог им ответить? Они такие нахалы, так навязчивы, что               
 я не мог им отказать в этом. И вот теперь вожусь здесь... Товарищи             
   не понимают моего положения: и на ночь, и в полночь появляются здесь.        
        Если ворота заперты, лезут через верх, нарушают покой обитателей,       
         которые обижаются, заявляют об этом мне, а я не могу говорить об       
         этом ни товарищам, ни квартальному комитету... Думал как-то сбежать    
            отсюдова, но устыдился самой мысли об этом.

 Больно было слушать и смотреть на этого деликатного человека, но               
 еще обидней было мне видеть в нем безвольного человека, человека-тряпку,       
         с которым другие делают что хотят, а он, как безвольное существо,      
          не имеющее необходимого в его положении характера, не может все       
         это перезреть и покинуть.