тальном самолете "Сталь-2".  На нем  я  летал  вместе  с  наркомом
Гражданского  воздушного флота. Летал  я  и  на дирижабле  и тоже с наркомом
гражданского флота. Но, хотя  я уже много летал,  теперь это было запрещено,
поэтому я из Киева в Москву ездил только поездом.
     Когда  я  приехал  в  Москву  и встретился со Сталиным, то  вновь  стал
рассказывать о Патоне. Он меня перебил:  "Я вас как раз  по  этому вопросу и
вызвал. Я  прочел вашу  записку, и  мне она очень  понравилась. Я  полностью
согласен с вами в оценке  этих работ и хотел бы  еще побеседовать с  вами, а
потом поставить этот вопрос в  ЦК и  записать решение,  обязывающее внедрять
сварку. А что за человек Патон? Какая у него  воля?  Хватит у него сил, если
мы  его  сделаем  уполномоченным  Совета  Народных  Комиссаров  и дадим  ему
неограниченный мандат по внедрению его
     метода  сварки в производство? Сможет  он заставить бюрократов внедрить
сварку?" Отвечаю: "Насколько я знаю Патона, если ему дадут такой  мандат, то
бюрократам не будет никакого спасения. Он заставит их вертеться. Воля у него
пробивная". Тут Сталин сказал мне, чтобы  я не  возвращался в  Киев, пока не
будет вызван  Патон  и принято решение,  дающее  ему полномочия организовать
внедрение в производство нового  метода  сварки. Когда приехал Патон, Сталин
задал ему несколько вопросов и познакомился с ним.  Он произвел и на Сталина
тоже  очень хорошее  впечатление,  да  иначе и  быть  не  могло:  Патон  был
внутренне собранным человеком, организованным, ясно и кратко формулировавшим
свои мысли, с волевым лицом и колючими, пронизывающими глазами. Он заставлял
считаться с собой и умел влиять на людей, с которыми встречался. Сталину это
понравилось. Патону выдали упомянутый мандат, и я сейчас же отбыл в Киев.
     Еще когда  я подробно расспрашивал Патона о возможностях сварки, у меня
родилась  мысль  использовать  его метод для  сварки  танковых  корпусов  на
потоке. Я спросил его: "Сможете ли вы варить танковую  сталь?" Он задумался:
"Надо изучить. Я не могу сейчас  вам ответить. А какова толщина этой брони?"
-- "Видимо,  до  100 миллиметров".  "Сложно, но  попробуем. Думаю, удастся".
Теперь я вновь встретился с Патоном, чтобы лучше узнать, какие детали, какие
металлы и какой толщины он  может сваривать своим способом. Я надеялся,  что
его  метод  мог  быть  полезен  для  сварки танковых  корпусов.  Ведь  война
придвигалась вплотную.
     Когда я  опять  поставил этот вопрос, Патон  заметил, что  нужно  знать
состав стали.  Я предложил  ему  съездить  на  Харьковский  танковый  завод.
Сначала  это  был  завод,  кажется,  Гартмана,  а  потом  он  назывался  ХПЗ
(Харьковский  паровозостроительный  завод  имени  Коминтерна),  но  там  уже
производилась новая  продукция  -- изготавливались танки  и дизель-моторы. Я
сказал:  "Попрошу  заводских  директоров  и  парторга  (директором  там  был
Максарев33,  парторгом  --  Епишев34,   который  сейчас  служит  начальником
Главного политуправления Советской Армии  и Военно-Морского Флота),  они вас
познакомят с производством и конструкторами,  вы сами изучите производство и
после этого выскажете мне свое мнение". Патон поехал в Харьков, познакомился
с  производством  танков, затем сообщил, что ему понадобится  какое-то время
для  размышлений,  но  уверен,  что можно будет организовать  автоматическую
сварку танковых корпусов под флюсом. Говорю ему: "Это была бы большая победа
для всей страны и для армии. Большое сделали бы дело".
     Патон  стал разрабатывать  вместе с  конструкторами танка  и инженерами
этого  завода приспособления (как их называют в промышленности: кондукторы),
которыми  зажимались  детали  танка  и  в  которых  они  сваривались. Забегу
несколько вперед, чтобы  закончить  свой  рассказ о Патоне  и его  участии в
производстве танков, о его огромном участии в победах, которые были одержаны
Красной Армией,  потому  что танки действительно начали сваривать, как блины
печь,  в  результате  помощи,  оказанной Патоном.  Когда  вспыхнула  война и
события  стали развиваться  неблагоприятно  для  нас,  а  Красная Армия  под
ударами  врага  отступала,  в  частности  к  Харькову,   мы  вынуждены  были
эвакуировать  харьковскую  промышленность  на  восток.  Производство  танков
попало из Харькова  на Урал. Конструкторское бюро тоже выехало туда. Туда же
отправился и Патон. Там  быстро  было налажено производство танков на  новом
месте. Патон внес большой вклад и в организацию производства боевых машин на
потоке. Это был очень  интересный  человек, в ту пору  уже немолодой  и, как
говорили тогда, старорежимный по духу, продукт воспитания в царское время.
     В 1943  году  я прилетел  в Москву по вызову Сталина.  Сталин частенько
вызывал меня с фронта для каких-либо бесед. В то  же время оказался в Москве
и Патон. Он попросился ко мне на прием. Я его  принял, выслушал, и он вручил
мне  письмо  в  адрес  ЦК партии. Он  писал, что  его  отец служил  при царе
консулом в Италии, кажется, в Генуе. "Когда  совершилась революция, -- писал
он, -- я уже сформировался как  человек и,  естественно, отнесся к революции
несерьезно. Я  считал, что  это  не полезное  для нашей  страны  явление,  и
поэтому  был  против  Октябрьской  революции.  Но  я  со  своей  стороны  не
предпринимал  никаких  контрмер и  не участвовал  ни  в  каких антисоветских
организациях.  Если так  можно  выразиться,  я  ожидал,  что  эта власть  не
продержится  долго,   она  развалится,  потому  что  она  бесперспективна  и
бесплодна.  Шло время. Я видел, как  время  испытывало  власть и  что власть
держалась.  Потом  власть  стала  крепнуть,  показала  свои  организационные
способности, показала направленность действий, которая мне импонировала. Мне
нравилось то,  что  делала советская власть. С  каждым годом  притягательное
действие советской власти все больше и больше охватывало меня. Я начал лучше
работать и  стал  как  бы  сливаться  с  той сущностью,  которая создавалась
советской властью. Но я все-таки не  забывал, как я относился к ней в первые
дни   рев