е,  что по сахарной свекле тогда выправилось положение. И по зерну
тоже: пшеницы заготавливали свыше 400 миллионов пудов.  По  тому времени это
были для Украины большие цифры.  После Великой Отечественной войны, когда  я
опять работал на Украине, сдавали и по 700 миллионов пудов хлеба. Но это уже
в  другое время.  А в  30-е годы Украина,  действительно,  являлась житницей
Советского Союза в смысле зерна, а о  сахаре  и говорить даже незачем. Кроме
того, выращивали много овощей, табака, подсолнуха.
     Вспоминаю также, когда я только-только приехал на Украину и приступил к
своим  обязанностям  секретаря  ЦК  КП(б)У, мне как-то  позвонил  украинский
академик Патон31. Я  слышал раньше о нем, но  никогда  с ним  не встречался.
Меня   информировали,  что   это  очень   интересный   человек,   крупнейший
машиностроитель,  увлекшийся   проблемой   сварной  конструкции  мостов.  Он
попросился ко мне на прием, и я его принял. В кабинет вошел плотный человек,
уже в летах, весь седой,  коренастый, со львиным  лицом,  колючими  глазами.
Поздоровавшись, тут же вытащил из  кармана кусок металла и положил  на стол:
"Вот,  посмотрите, товарищ  Хрущев,  что  может  делать  наш  институт.  Это
полосовое  железо   (кажется,  10-миллиметровой  толщины),  и  я  его  таким
свариваю". Посмотрел  я сварку. Так  как  сам я металлист, то со сваркой мне
приходилось встречаться. Здесь был просто идеальный шов, внешне гладкий, как
литой. Он говорит: "Это  сварка под  флюсом". Слово "флюс" я тогда услышал в
первый раз. Были у Патона и другие изобретения. Он рассказал,
     какие возможности таит в себе сварка под флюсом, какую дает выгоду, как
облегчает труд, повышает его  производительность и  качество  сварных  работ
вообще, особенно их надежность. Он был поглощен идеей  сварки всех  железных
конструкций из черного  металла  -- мостов,  стропил для перекрытия зданий и
пр., и доказывал, что  их выгоднее сваривать, а не клепать; нарисовал передо
мной такую  картину,  что вскоре он  изготовит  автоматы, которыми мы  будем
сваривать корабли.  Глаза  у него  буквально горели,  и в словах  была такая
уверенность, что он заставлял и  других поверить в его идею. Он  умел хорошо
показать свои достижения и таким людям,  которые  не являются специалистами,
умел убедить их в правильности своих доводов.
     Я  был  буквально   очарован   встречей  и   беседой   с  Патоном,  его
прогрессивными, революционными техническими идеями. Сейчас могу сказать, что
Евгений  Оскарович --  отец промышленной  сварки в  СССР.  Его сын  --  ныне
Президент   АН   УССР,   вполне  достоин   своего  отца.  Уже  после  смерти
Патона-старшего я много раз  встречался  с  Борисом  Евгеньевичем, заезжал в
институт,  который он  возглавлял, много раз  слушал его,  он  показывал мне
новые образцы достижений в области  сварки: Ряд этих работ  вышел далеко  за
пределы института,  они широко внедрены в производство. Еще при нашей первой
встрече Патон-старший сказал: "Я хочу жаловаться. Директор Днепропетровского
завода металлических конструкций  был в Киеве. Я его просил  зайти  ко мне в
институт посмотреть на наши  работы. Я хотел продемонстрировать  нашу сварку
металлоконструкций,   чтобы  внедрить   ее   на  его  заводе,  прежде  всего
автоматическую сварку под флюсом. Он не нашел времени зайти ко мне и уехал в
Днепропетровск. Вот как  наши, советские люди  относятся к новому. Внедрение
автоматической   сварки  дало  бы  большую  экономию  металла,  ускорило  бы
строительство и повысило производительность труда". Отвечаю: "Хорошо, что Вы
мне сказали.  Этот  директор  завода завтра  же будет у Вас". Тут же при нем
позвонил секретарю Днепропетровского обкома партии Задионченко. Он был очень
оперативным  человеком, быстро понял суть  дела и  ответил:  "Сейчас же  ему
позвоню, завтра он будет у Патона". Назавтра директор опять прилетел в Киев.
Мне позвонил довольный Патон и сказал, что  этот  человек уже был у него, он
все ему показал, и они нашли общий язык.
     На меня беседа  с Патоном  произвела сильнейшее впечатление. Я  тут  же
продиктовал записку Сталину, в которой сообщил  обо  всем, что мне рассказал
академик и что я сам увидел, когда ездил к нему в  институт, знакомясь с его
работами. В записке
     я  очень хвалил  Патона, восторгался  его работами  и  писал  о большом
будущем  такого метода  работ, как сварка, подчеркивал, что надо форсировать
работы Патона, чтобы поскорее внедрить их в практику наших заводов.
     Прошло  небольшое  время, мне  позвонил Сталин  и  предложил приехать в
Москву. Я  сейчас  же  сел в  поезд. Тогда члены  Политбюро  и  ЦК партии не
летали,  на это  имелся запрет. Запрет  появился  интересным образом. Как-то
Микоян,  как мне рассказывали, поехал в Белоруссию, а там летчики предложили
ему  полетать  на  самолете. Он  согласился,  полетал, и об  этом потом было
написано в газетах. Сталин прочел, что Микоян летал на самолете и летчик при
этом выполнял фигуры высшего  пилотажа, и предложил объявить Микояну выговор
за ненужный риск. Была  сделана  запись в  протоколе,  запрещавшая членам ЦК
ВКП(б)  и  секретарям  республиканских  ЦК  летать,  это  считалось  слишком
опасным. Летать мы стали во время войны.
     Я очень любил самолеты и  часто летал,  когда занимал  такое положение,
которое Сталина не беспокоило. Летал, когда работал в  Киеве в 1928 --  1929
годах. Там  служил  летчик Дейч.  Я приехал в  Ржищев, и он  меня  "угостил"
впервые  в  жизни  полетом  на  самолете.  На  меня  это  произвело  сильное
впечатление.  Потом я часто летал на  "юнкерсах". На  "юнкерсе"  у нас летал
тогда начальник Военно-Воздушных Сил  Красной Армии Баранов32.  Впоследствии
он  погиб  при катастрофе.  Это  был  замечательный человек, ближайший  друг
Якира. Во время маневров, когда он прилетел в Киев, разрешил мне полетать на
его самолете. Таким образом, по тем временам я уже был "воздушным волком". А
когда  я  работал  в  Москве  секретарем  МК  партии,  то  полетал  даже  на
экспериме