жителей, долго разбирался, но  ничего толком  нельзя  было понять.
Лошади заболевали, быстро  хирели  и  дохли. По какой  причине,  нельзя было
определить.  Определить  невозможно  было  потому,  что  когда  комиссии   с
привлечением ученых, которые могли  что-то сделать, разворачивали работу, их
сразу  арестовывали  и  уничтожали  как  вредителей,  как виновников  гибели
лошадей.
     Вспоминаю про такой случай в Винницкой области. Приехал
     я в какой-то колхоз, где погибло очень много лошадей, и стал спрашивать
конюха, который, как мне сказали, сам видел, как "враги" травили лошадей. Он
мне и говорит: "Я  видел,  как  вот этот сыпал какое-то зелье, какие-то яды.
Поймали его.  Кем  же он оказался? Ветеринарным врачом". Объясняли  все  это
так. Эти области граничат с Польшей, и немцы через Польшу, да и  сами поляки
делают все, чтобы подорвать наше колхозное хозяйство и  лишить нас  рабочего
скота.
     Действительно, немцы вовсю готовились к войне. В какой-то степени  было
логично лишить нас лошадей -- ударить по экономике, по сельскому хозяйству и
по военным возможностям, потому что лошадь в те времена -- то же, что сейчас
танки  и  авиация.  Это  был  подвижной  род  войск. Мы еще  жили  событиями
Гражданской  войны и лошадям  отводили  большую роль в  будущей войне. Тут и
кавалерия,  тут  и  обоз,  без  которого  армия  воевать  не  может. Поэтому
объяснение  гибели  лошадей  актом вредительства со стороны  внешних врагов,
которые сомкнулись с внутренним врагом, находило понимание в людях. Но я  не
мог до конца  согласиться  с таким объяснением. Почему  же коровы и овцы  не
дохнут, а дохнут  только лошади? Мне хотелось послушать ученых, ветеринарных
врачей,  зоотехников,  но их ряды,  особенно  тех,  кто занимался  лошадьми,
сильно поредели.
     Спросил   я  наркома  внутренних  дел  Успенского:   "Есть   ли  у  вас
заключенные, которые обвиняются в травле лошадей?" -- "Да, есть" -- "Кто они
такие?" Он назвал фамилии  профессора Харьковского ветеринарного института и
директора Харьковского зоотехнического института. Второй -- украинец, первый
-- еврей. Я предупредил: "Я  к вам приеду. Вы их вызовете к себе  в кабинет.
Не хочу в тюрьму к ним ехать, побеседую с ними у вас". "Они, -- отвечают, --
сознались,  могут  вам про все  рассказать". А  перед этим я наркому сказал:
"Если профессор травил лошадей, то пусть он нам скажет, каким ядом травил, и
напишет химическую формулу  яда". Я хотел потом на этой формуле составить яд
и  поставить контрольный опыт. Профессор  дал  такую  формулу, и  я приказал
приготовить снадобье. Приготовили, положили лошадям в корм, они съели, но не
пали  и даже  не заболели.  Вот тогда-то у меня  и зародилось желание  лично
поговорить с тем профессором.
     Условились, и  я  приехал. Вызвали арестованных  (по  одному, конечно),
первым -- профессора, человека лет 50-ти,  седого. Спрашиваю: "Что вы можете
сказать  по  этому  поводу?" Он:  "Я уже  дал  два показания  и  могу только
подтвердить, что действительно мы
     немецкие агенты, имели  задание травить лошадей и делали это". "Как  же
так? Вы говорите,  что травили  лошадей, я попросил,  и  вы  дали химическую
формулу  яда. Мы составили  яд по этой  формуле  и дали животным, но  они не
погибли и даже не заболели". "Да, -- говорит, --  это возможно, потому что к
яду,  который мы сами  составляли, мы еще получали готовую добавку. Из каких
компонентов она состояла и какова  формула добавки, мы не знаем. Мы получали
ее прямо из Германии". И человек это сам  говорил! Знает, что я секретарь ЦК
КП(б)У,  видит,  что  я  интересуюсь  и  даже  как бы  подсказываю,  что его
признания, с  моей  точки  зрения,  несостоятельны, потому что  животные  не
погибают,  а он не  только не воспользовался  этим, но все сделал для  того,
чтобы  подтвердить показания  и доказать  правоту  своих мучителей-чекистов,
которые вынудили его дать ложные показания.
     Я был просто поражен: сколько же развелось врагов! Но немыслимое  дело:
немцы  --такие  антисемиты, и вдруг  еврей  работает на антисемитов. Все это
объяснялось  классовой  борьбой. Я  закончил  допрос.  Следующим  пригласили
директора.  Он тоже подтверждал,  хотя и не  так  твердо, но  подтверждал. Я
понимал, что сознаваться в таких вещах -- не шутка, и объяснял это  тем, что
они стараются найти  возможность  как-то облегчить  свою судьбу  раскаянием,
чистосердечным  признанием... Уехал  я  в  Центральный  Комитет, но  меня не
оставляла мысль,  что  что-то  здесь  все-таки  неладно. Решил обратиться  к
Богомольцу33.
     Я  с большим уважением  относился к президенту АН УССР, покойному ныне,
Богомольцу.  Очень  интересная  личность и крупный  ученый.  Как-то  он  мне
рассказывал  любопытный случай.  Заполняя анкету,  отвечал на вопросы:  "Где
родился?".  Написал: "В Лукьяновской тюрьме". Потом рассказывал: "Моя мать и
отец  --  народники, как раз были тогда арестованы  и  сидели в Лукьяновской
тюрьме. Мать была беременной, я там и родился". Человек он был умный и очень
хороший; беспартийный, но это только  формальность, а вообще человек он  был
советский, прогрессивных взглядов. Вот его я и попросил: "Товарищ Богомолец,
вы знаете,  что  гибнут лошади? Надо что-то предпринимать. Считаю, что нужно
создать комиссию из  ученых,  чтобы они  взялись за это дело и определили, в
чем  причина.  Не может же  быть,  чтобы  наука  была бессильна  и  не могла
определить причину гибели лошадей. Это же немыслимо в наш век. Я хочу, чтобы
вы возглавили  эту комиссию, потому что здесь во главе такой комиссии должен
стоять доверенный человек, которому  верили бы и на Украине, и в Москве.  Вы
как   раз  такой  человек.   Вам  надо  взять  специалистов  --  зоологов  и
ветеринаров,  которые  могли  бы работать на местах,  выезжая в  области,  в
колхозы,