| |
ся с ним. Я сказал об этом Сталину, а он вместо того, чтобы
сделать соответствующий вывод и подобрать более подготовленного человека на
этот пост, передвинул его с повышением. Считаю, что пост командующего
войсками ЗОВО был более ответственным, чем пост командующего
автобронетанковыми войсками РККА. А к вопросу истребления Сталиным кадров я
еще вернусь.
В конце 1940 и в начале 1941 г. мы чувствовали, что движемся к войне.
Сталин в моем присутствии ни разу не поднимал вопроса о том, что война
неизбежна, но видно было по его настроению, по его поведению, что он
чувствует это и очень встревожен. Какие были внешние признаки? В чем они
выражались? В былые времена, когда я приезжал в Москву из Киева, он сейчас
же вызывал меня на квартиру или на дачу. Чаще на дачу, он там больше жил. В
те времена с ним всегда приятно было встречаться, послушать, что нового он
расскажет, доложить ему. Он всегда рассказывал что-либо подбадривающее или
разъяснял то или другое
положение. Одним словом, выполнял свои функции руководителя и вождя,
беседовать с которым каждому из нас (я, во всяком случае, говорю о себе)
было приятно. Я всегда стремился к этому.
Когда начала надвигаться война, Сталин стал совершенно другим. Раньше
за обедом водка и вина ставились на стол и давались участвующим в обеде:
можешь себе налить, можешь не наливать. Никакого понукания и принуждения не
было. Помню, приехал я однажды с Украины, и сейчас же Сталин пригласил меня
к себе. Это было летом 1938 или 1939 года. Он обедал один на открытой
веранде своего домика. "Садитесь". Я сел за стол. "Хотите кушать?". Обед у
него был простой: картофельный суп, стоял графинчик с водкой, рюмки. "Хотите
выпить?". -- "Нет". Я отказался, а он ничего не сказал. Очень мне это
понравилось. Помимо приближения войны на жизнь нашего коллектива очень
большое влияние оказало появление в Москве Берии. Когда он явился в Москву,
то жизнь Сталина и коллектива, который сложился вокруг него, приобрела
совершенно другой характер. Когда я один на один беседовал со Сталиным, он
мне иногда высказывал даже свое недовольство: "Когда у нас не было Берии в
Москве, у нас как-то по-другому проходили встречи, по-другому проходили
обеды и ужины. А сейчас он обязательно вносит какую-то страсть,
соревнование, кто больше выпьет. Создается атмосфера, когда люди выпивают
лишнее и нарушается тот порядок, который был у нас".
Я полностью был согласен со Сталиным, но должен сказать, что уже тогда
относился с недоверием к таким его заявлениям, я видел, что Сталин иной раз,
грубо говоря, провоцирует разговор на ту или другую тему с тем, чтобы
выявить настроение того, с кем он беседует. Я видел, что Сталин и Берия
очень дружны между собой. Насколько эта дружба была искренна, мне тогда было
неизвестно. Но, во всяком случае, я видел, что не случайно Берия был
назначен заместителем наркома внутренних дел, а в скором времени, когда Ежов
был смещен, арестован и казнен, Берия стал властелином этого наркомата. Он
приобрел решающее влияние в нашем коллективе. Я видел, что окружающие
Сталина люди, занимавшие более высокие посты и в партии, и в государстве,
вынуждены были считаться с Берией и несколько заискивать, лебезить,
подхалимничать перед ним, особенно Каганович.
Я не замечал такого нехорошего, подлого подлизывания только со стороны
Молотова. Он производил на меня в те времена впечатление человека
независимого, самостоятельно рассуждающего, имел свои суждения по тому или
другому вопросу, высказывался и говорил Сталину, что думает. Было видно, что
Сталину
это не нравится, но Молотов все-таки настаивал на своем. Это, я бы
сказал, было исключением. Мы понимали причины независимого положения
Молотова. Он был старейшим приятелем Сталина. Сталин знал Молотова, и
Молотов знал Сталина еще по подпольной работе. Молотов много лет играл свою
роль в возвеличивании и возвышении Сталина. В борьбе Сталина с оппозицией
Молотов был его опорой. Поэтому оппозиционеры называли его дубинкой Сталина.
Он выпускался Сталиным тогда, когда нужно было наносить удары по тому или
другому члену Политбюро, который становился в оппозицию к Сталину.
Об этом я еще скажу позже, когда буду говорить о Сталине более позднего
периода, когда передо мной раскрылись возможности глубже понять Сталина.
Особенно после его смерти и даже не после смерти: после смерти я по-другому
смотрел и оплакивал смерть Сталина. А вот перед XX съездом, когда уже был
арестован Берия, состоялся суд над ним и мы получили возможность, вскрыв
прошлое, проанализировать, чем вызывались аресты и казни. Тогда в нас
зародились сомнения, действительно ли правильно объяснялись партии и народу
аресты борьбой с врагами народа? Об этом более подробно я тоже скажу позже.
Возвращаюсь к тому, что Сталин перед войной стал как бы мрачнее. На его лице
было больше задумчивости, он больше сам стал пить и спаивать других.
Буквально спаивать! Мы между собой перебрасывались словами, как бы поскорее
кончить этот обед или ужин. А другой раз еще до ужина, до обеда говорили:
"Ну, как сегодня -- будет вызов или не будет?". Мы хотели, чтобы вызова не
было, потому что нам нужно было работать, а Сталин лишал нас этой
возможности. Обеды у него продолжались иногда до рассвета, а иной раз они
просто парализовали работу правительства и партийных руководителей, потому
что, уйдя оттуда, просидев ночь "под парами", накачанный вином человек уже
не мог работать. Водки и коньяка пили мало. Кто желал, мог пить в
неограниченном количестве. Однако сам Сталин выпивал рюмку коньяка или водки
в начале обеда, а потом вино. Но если пить одно вино пять-шесть часов, хотя
и маленьк
|
|
