немедленное претворение в жизнь которого наверняка придало бы иной ход военным 
событиям, был осуществлен лишь через три с лишним года  [479] . В промежутке же 
на передний план выдвинулись другие намерения, в первую очередь идея сплошной 
бомбежки по площадям, представлявшая собой воздушный террор против гражданского 
населения. Этот новый этап начался ночью 28 марта 1942 г. крупным налетом 
королевских военно-воздушных сил на Любек, и старый, богатый традициями 
бюргерский город заполыхал, как говорилось в официальной сводке, «как сухие 
дрова». В ответ на это Гитлер отозвал с Сицилии две эскадры бомбардировщиков 
числом около ста машин, которые в последующие недели предприняли «налеты 
возмездия», так называемые «рейды по Бедекеру» [480] , на достопримечательности 
старинных английских городов. Все размеры наступившей за это время перемены в 
соотношении сил проявились, когда англичане уже в ночь с 30 на 31 мая 1942 года 
ответили первым с начала войны «налетом тысячи бомбардировщиков». Во второй 
половине года к ним присоединились и американцы, и начиная с 1943 года Германия 
подвергается уже непрерывным атакам с воздуха в виде круглосуточных бомбежек. 
Имея в виду заметно изменившееся положение, Черчилль сказал в речи в резиденции 
лорд-мэра Лондона: «Это еще не конец. Это даже не начало конца. Но это, может 
быть, конец начала»  [481] .
 События на фронтах подтвердили эту оценку. 2 ноября, после десятидневной 
массированной огневой подготовки, генерал Монтгомери, имея многократное 
преимущество в силах, прорвал немецко-итальянские позиции у Эль-Аламейна; 
вскоре после этого, в ночь с 7 на 8 ноября, английские и американские войска 
высадились на берегах Марокко и Алжира и захватили Французскую Северную Африку 
до самой тунисской границы; еще через десять дней с небольшим, 19 ноября, две 
советские группы армий в круговерти пурги начали контрнаступление и после 
удавшегося прорыва на румынском участке фронта окружили между Волгой и Доном 
около 220 000 солдат, 100 танков, 1800 орудий и 10 000 машин. Когда генерал 
Паулюс доложил, что он окружен, Гитлер приказал ему перенести свой командный 
пункт в город и занять круговую оборону: «Я не уйду с Волги!» Еще за несколько 
дней до того он в ответ на просьбу Роммеля дать ему разрешение отступить 
телеграфировал: «В том положении, в каком Вы находитесь, не может быть иной 
мысли, как выстоять, не отступать ни на шаг и бросать в сражение любое оружие и 
каждого бойца, которые еще могут найтись… В истории был не один случай, когда 
более сильная воля брала верх над более сильными батальонами врага. Но своим 
войскам Вы не можете указать никакого другого пути, кроме пути к победе или 
смерти»  [482] .
 Три ноябрьских наступательных операции стали вехами перелома в войне – 
инициатива окончательно перешла на сторону противника. Словно желая еще раз 
доказать самому себе свою способность принимать достойные полководца решения, 
Гитлер 11 ноября отдает приказ о вступлении в неоккупированную часть Франции, а 
в речи, посвященной очередной годовщине ноябрьского путча 1923 года, 
торжественно заявляет, как будто стремясь зафиксировать публично и тем самым 
лишить себя свободы принятия какого-либо оперативного решения, о взятии 
Сталинграда как о выдающейся победе. Одновременно он застывает на позиции той 
особенной неустойчивости, какая возникает только на почве рухнувших ожиданий. 
«От нас больше не будет предложения о мире», – восклицает он. Ибо в отличие от 
кайзеровской Германии во главе рейха стоит теперь человек, который «всегда знал 
только борьбу, а вместе с нею всегда только один принцип: бить, бить и снова 
бить!» Решает тот, «кто нанесет последний тумак». Он говорит:

 «В моем лице они … имеют против себя такого противника, который вообще не 
помышляет о слове «капитулировать»! Моей привычкой всегда было, еще когда я был 
ребенком, – тогда, может быть, невоспитанность, а по большому счету, может быть,
 все же и добродетель, – оставлять последнее слово за собой. И все наши 
противники могут быть уверены: та Германия сложила оружие без четверти 
двенадцать, я же принципиально всегда останавливаюсь только в пять минут 
первого!»  [483] .

 Отныне это становится его новой стратегией, заменившей все прошлые концепции: 
Держаться! До последнего патрона! Когда поражение Фрицатья, «распознали 
международное еврейство во всей его дьявольской опасности»  [484] .
 Явления интеллектуального разложения сопровождаются повсеместно ощущаемым 
процессом распада в технике руководства. Вечером после начала высадки союзников 
в Северной Африке Гитлер произнес упомянутую речь в Мюнхене и отправился затем, 
в сопровождении своих адъютантов и лично близких ему лиц, в «Бергхоф» в 
Берхтесгадене, Кейтель и Йодль поселились там в здании на окраине, штаб 
оперативного руководства вермахта находился в спецпоезде на станции Зальцбург, 
тогда как генеральный штаб сухопутных войск, практически занимавшийся 
операциями, располагался далеко отсюда, в мазурской штаб-квартире близ 
Ангербурга в Восточной Пруссии. И в течение последующих дней Гитлер оставался в 
Берхтесгадене и вместо того, чтобы обсуждать и организовывать меры по обороне, 
он испытывал чуть лине эстетическое удовлетворение от того, что именно против 
него была мобилизована эта гигантская армада; он опьянял себя возможностью – 
между тем уже упущенной – развернуть далеко идущие операции и критиковал 
осторожные действия противника: сам он, но его словам, высадился бы 
непосредственно у Рима, что было бы короче и психологически эффективней, и 
таким манером блокировал бы войска «оси» и в Северной Африке, и в Южной Италии 
и уничтожил бы их  [485] .
 А в это время кольцо вокруг Сталинграда все сужалось. Только вечером 23 ноября 
Гитлер возвратился в Растенбург, и так и остается неясным, то ли он