главнокомандующего сухопутными войсками является воспитание войск в духе 
национал-социализма. Я не знаю в армии ни одного генерала, который мог бы 
выполнить эту задачу в моем смысле. Поэтому я решил взять верховное 
командование армией на себя»  [469] .
 В один день с фон Браухичем был смещен и командующий группой армий «Центр» фон 
Бок и на его место поставлен фон Клюге, а командующий группой армий «Юг» фон 
Рундштедт заменен фельдмаршалом фон Райхенау. За нарушение «приказа выстоять» 
был снят со своего поста генерал Гудериан, а генерал Хепнер даже уволен из 
вермахта, генерал фон Шпонек приговорен к смерти, в то время как фельдмаршал 
фон Лееб, командующий группой армий «Север», подал в отставку сам. Лишились 
своих постов многие другие генералы и командиры дивизий. «Выражения презрения», 
которыми Гитлер награждал фон Браухича с конца 1941 года, отразили в принципе 
его новую оценку высшего офицерского корпуса в целом: «тщеславный, трусливый 
сброд, который… своими постоянными замечаниями и своим постоянным непослушанием 
полностью опошлил и загубил весь план кампании на Востоке». А еще за полгода до 
того, в дни эйфории от сражения за Смоленск, он говорил, что у него «маршалы 
исторического масштаба, а офицерский корпус уникален»  [470] .
 В первые месяцы 1942 года идут тяжелые оборонительные бои на всех участках 
фронта. Военные дневники то и дело отмечают «нежелательное развитие», «большое 
свинство», «день диких боев», «глубокие прорывы» и «драматическую сцену у 
фюрера». В конце февраля Москва была за более чем сто километров от линии 
фронта, суммарные немецкие потери составили свыше миллиона человек или 31, 4 
процента численного состава войск на восточном фронте  [471] , и только весной, 
с началом оттепели, тяжелые бои улеглись, обе стороны были на пределе своих сил.
 Явно под влиянием этих событий Гитлер признался своему ближайшему окружению, 
что зимняя катастрофа на какой-то момент его просто оглушила, никто и 
представить себе не может, каких сил стоили ему эти три месяца и как страшно 
истрепали они ему нервы. На Геббельса, посетившего его в ставке, он произвел 
«удручающее впечатление»; тот нашел фюрера «сильно постаревшим» и не мог 
вспомнить, чтобы когда-либо видел его «таким замкнутым». Гитлер жаловался на 
приступы головокружения и сказал, что один вид снега доставляет ему физические 
муки. Когда в конце апреля он на несколько дней поехал в Берхтесгаден и там 
неожиданно выпал запоздалый снег, Гитлер сломя голову бежал оттуда; «это, так 
сказать, бегство от снега», – отметил Геббельс  [472] .
 Когда же «эта зима тревоги нашей»  [473] прошла, и с наступлением весны вновь 
началось немецкое продвижение вперед, к Гитлеру возвратилась его уверенность, и,
 находясь в окрыленном настроении, он даже высказывает свое недовольство тем, 
что судьбой ему, мол, предназначено вести войну только со второстепенными 
противниками. Но какой хрупкой была эта его вера в себя и какими издерганными 
были его нервы, видно из одной записи в дневнике начальника генштаба сухопутных 
войск: «Уже всегда имевшая место недооценка возможностей врага принимает 
постепенно гротескные формы, – пишет тот, – о серьезной работе уже не может 
быть и речи. Болезненное реагирование на впечатления момента и полная 
несостоятельность в оценках командного аппарата и его возможностей – вот что 
характерно для этого т. н. „командования“  [474] . Правда, план операций на 
лето 1942 года создавал впечатление, что опыт минувшего года Гитлера чему-то 
научил. Вместо того, чтобы вести наступление, как раньше, тремя клиньями, 
теперь вся наступательная мощь сосредотачивается на юге, чтобы «окончательно 
уничтожить оставшиеся еще в распоряжении Советов силы и в максимальной степени 
лишить их важнейших военно-экономических центров». Планировались также 
своевременное прекращение операций, подготовка зимних квартир и, в случае 
необходимости, сооружение по аналогии с «Западным валом» оборонительной линии 
(«Восточный вал»), которая позволила бы вести хоть в течение ста лет такую 
войну, «какая не доставляла бы уже нам тогда особенных хлопот»  [475] . Но 
когда во второй половине июля 1942 года немецкие войска вышли к Дону, не загнав.
, как планировалось, противника в большой «котел». Гитлер вновь пошел на поводу 
у своего нетерпения и своих нервов и забыл все уроки прошлого лета. 23 июля он 
отдал приказ разделить наступление на две одновременные наступательные операции 
по сходящимся направлениям: группа армий «Б» должна была через Сталинград 
прорваться к Астрахани на Каспийском море, а группа армий «А» – уничтожить 
вражеские войска под Ростовом, а затем выйти к восточному побережью Черного 
моря и двигаться на Баку: силам, державшим до начала наступления фронт 
протяженностью в восемьсот километров, к концу операции предстояло прикрывать 
линию длиной более чем в четыре тысячи километров, к тому же еще не вынудив 
противника вступить в сражение и уж тем более не разгромив его.
 Гитлеровская эйфория в оценке собственных возможностей была, вероятно, 
продиктована обманчиво выглядевшей географической картой: к концу лета 1942 
года его власть по своей протяженности достигла апогея. Немецкие войска стояли 
вдоль всего побережья Атлантического океана от мыса Нордкап до испанской 
границы, в Финляндии, повсюду на Балканах, а также в Северной Африке, где уже 
разгромленный, по мнению союзников, генералРоммелюи непривычного облика 
бормотали на загадочных языках приветственные слова, по бескрайней степи, где 
не было и намека на тень, войска, поднимая тучи пыли, катились вперед. В конце 
августа они вышли на южном направлении к охваченным огнем, разрушенным 
нефтеперегонным заводам Майкопа; от нефти, служившей в длинных, ожесточенных 
дискуссиях прошедших недель оправданием этого наступления, Гитлеру не досталось 
почти ничего. 21 августа немецкие солдаты подняли знамя со свастикой над 
Эльбрусом, самой высокой горой Кавказа. Два дня спустя части 6-й армии вышли к 
Волге у Сталинграда.
 Однако внешность была обманчивой. Для ведения быстро разраставшейся войны на