национал-социалистических функционера отправились из марокканского города 
Тетуан в Берлин, чтобы передать Гитлеру и Герингу личные письма Франко. Хотя и 
в МИД, и в военном министерстве отказались официально принять делегацию, 
Рудольф Гесс решил проводить их к Гитлеру, который находился на ежегодном 
вагнеровском фестивале в Байрейте. Вечером 25 июля три посланца передали письма 
возвращавшемуся с открытой фестивальной площадки Гитлеру, и под воздействием 
эйфорического настроения момента, без согласования с соответствующими 
министрами было принято решение активно поддержать Франко. Геринг как 
главнокомандующий люфтваффе и фон Бломберг незамедлительно получили 
соответствующие указания. Самой важной и, может быть, сыгравшей даже решающую 
роль мерой было скорейшее направление нескольких соединений самолетов Ю-52, при 
помощи которых Франко мог перебросить свои части через море и создать плацдарм 
в континентальной части Испании. В последующие три года он получал поддержку в 
виде поставок военной техники, технического персонала, советников и прежде 
всего помощи известного легиона «Кондор», однако немецкое содействие не 
оказывало существенного влияния на ход войны, по своим масштабам оно бесспорно 
далеко уступало численности сил, выделенных Муссолини. Изучение документов, 
касающихся этой войны  [45] , позволяет сделать весьма примечательный вывод, 
что Гитлер и в этом случае опять руководствовался в своих действиях прежде 
всего тактическими соображениями, проявляя холодный рационализм, совершенно 
свободный от идеологических факторов: он годами почти ничего не предпринимал 
для обеспечения победы Франко, но делал все, чтобы не дать погаснуть конфликту. 
Он давно понял, что его шанс был связан только с кризисом. Лишь необходимость 
признаться в подлинных интересах, чего требует каждая критическая ситуация, 
разлад прежних связей, их разрыв и переориентация дают простор для игры 
политической фантазии. Поэтому подлинная выгода, которую мог извлечь Гитлер из 
гражданской войны в Испании и действительно извлек, искусно управляя ходом 
событий, состояла в той встряске, которой он подверг прочно сложившиеся 
отношения в Европе.
 В сравнении с этим блекнет всякий иной выигрыш, как бы велико ни было значение 
возможности опробования немецкой авиации и танковых частей в боевых условиях. 
Еще более весомым моментом было впервые продемонстрированное в военной схватке 
превосходство над всеми соперничавшими политическими системами. В криках 
возмущения, наполнявших весь цивилизованный мир в связи с обстрелом порта 
Альмерия или бомбардировкой Герники, сквозил все же и трепет извращенного 
уважения к нечеловеческой дерзости, с которой здесь был брошен вызов 
коммунистической угрозе и в конце концов дан ей отпор: это был, в более широкой 
сфере, старый опыт Гитлера, приобретенный во времена побоищ в залах собраний, 
который говорил о привлекательной силе воздействия террора на массу.
 Уже вскоре стало различимо то направление, в каком война толкала развитие 
событий: она и здесь демонстрировала давным-давно известные черты. Конечно, 
верно, что антифашизм создал на полях битв в Испании свою легенду  [46] , когда 
расколотые на многочисленные клики и фракции, измотанные внутренними распрями 
левые сплотились в интербригады словно для того, чтобы дать последний и 
решительный бой и еще раз показали, что старые мифы еще сохраняют свою силу. 
Однако тезис о мощи и опасности левых никогда не был чем-то более существенным, 
нежели легендой, и в качестве легенды он сыграл свою самую серьезную по 
последствиям роль: сплотил и мобилизовал силы противостоящей стороны.
 Их борьба в Испании, несмотря на все срывы, имела прежде всего тот эффект, что 
так долго державшиеся порознь, медлительно сближавшиеся фашистские державы 
окончательно сплотились и создали провозглашенную 1 ноября 1936 года Муссолини 
«ось Берлин-Рим», которая расценивалась ими как новый триумфирующий элемент 
порядка, вокруг которого в призрачном вихре кружились декадентские демократии и 
человеконенавистнические террористические системы левого толка: только в этот 
момент возник международный фашизм с излучающим гипнотическое воздействие 
центром власти. Одновременно впервые обрисовались и контуры расстановки сил ко 
второй мировой войне.
 Несмотря на все побудительные импульсы извне данный союз возник не без 
трудностей и попятных движений. Как на итальянской, так и на немецкой стороне 
имелись значительные возражения против тесного единения. Замечание Бисмарка, 
что с этой южной страной, в равной степени ненадежной как в роли друга, так и 
врага, нельзя заниматься политикой, обрело в первую мировую войну статус 
общепринятой истины, и общественному мнению разъяснить целесообразность союза с 
Италией было столь же трудно, как и в случае союза с Польшей. Хотя неприязнь не 
заходила так далеко, как предполагал Муссолини, который сказал в декабре 1934 
года немецкому послу в Риме Ульриху фон Хасселю, что, как он чувствует, ни одна 
война не была бы так популярна в Германии, как война с Италией; но, с другой 
стороны, в Германии не были склонны верить заверениям Чиано, что фашистская 
Италия отказалась от мании поиска самых выгодных для нее комбинаций и перестала 
быть, как утверждало в прошлом одно бранное определение, «шлюхой демократий»  
[47] .
 Установлению столь тесных связей способствовала прежде всего личная симпатия, 
которая возникла у Гитлера и Муссолини друг к другу в период после неудавшейся 
встречи в Венеции. Несмотря на все различия в частностях – экстравертная 
подвижность Муссолини, его неосложненная рефлексией трезвость, спонтанность и 
жизнелюбие находились в явном противоречии с торжественной зажатостью Гитлера – 
оба были весьма похожи. Воле к власти, жажде величия, раздражительности, 
хвастливому цинизму и театральности манер одного отвечали родственные черты 
другого. Муссолини чувствовал себя старшим и с удовольствием, не без 
покровительственности давал почувствовать известное фашистское первородство в