отношении немца. Как бы то ни было, некоторые высокопоставленные 
национал-социалистические функционеры стали читать Макиавелли. В рабочем 
кабинете Гитлера в Коричневом доме стоял тяжелый бронзовый бюст итальянского 
диктатора; в октябре 1936 года, во время визита итальянского министра 
иностранных дел в Берхтесгаден, он совершил совсем необычный жест почтения, 
назвав Муссолини «ведущим государственным деятелем мира», «с которым никто даже 
отдаленно не может сравниться»  [48] .
 Поначалу Муссолини воспринимал явное ухаживание Гитлера не без скептической 
сдержанности, которая была вызвана не только укоренившимся страхом перед 
«германизмом», но и тем, что интересы его страны имели противоположную 
направленность. Хотя он приобрел колониальные владения в Восточной Фрицатвовать 
во взлете к величию, проявлять динамизм, пробуждать веру, удовлетворять старую 
«тоску по войне»  [49] – были и другие лозунги судьбоносного экстаза. Поэтому, 
какой бы зловещей ни представлялась ему на удивление мрачная фигура немецкого 
диктатора, – его смелость, с которой он вопреки всем выкладкам обычного разума 
ушел из Лиги наций, объявил о введении воинской повинности, все вновь и вновь 
бросал вызов миру и привел в движение устоявшиеся европейские порядки, мучили 
Муссолини и импонировали ему тем больше, что это и была собственно «фашистская» 
политика «встряски», которую демонстрировал миру нескладный гость Венеции. 
Озабоченный своим реноме, Муссолини стал думать о сближении.
 Самое серьезное препятствие Гитлер устранил тактическим маневром: будучи 
убежденным, что позже между друзьями все можно будет уладить по-хорошему, он 
внешне уступил в австрийском вопросе. В июле 1936 года он заключил с Веной 
соглашение, которым прежде всего признавал австрийский суверенитет, клялся в 
невмешательстве и в обмен на это получил обещание, что «приличным» 
национал-социалистам не будут мешать занимать ответственные политические посты. 
Понятно, что Муссолини расценивал договор в высокой степени как личный успех. 
Тем не менее он все-таки испугался бы идеи более тесных отношений с Германией, 
если бы как раз в этот момент обстоятельства не изменились в его пользу, что не 
могло не спутать его представлений. Дело в том, что в июле державы-члены Лиги 
наций аннулировали свое малоэффективное решение о санкциях против Италии и тем 
самым выдали Абиссинию завоевавшему ее агрессору, признав собственное бессилие. 
Одновременно Муссолини мог укрепить уверенность в себе действиями в Испании, 
где его вмешательство намного превосходило помощь Гитлера и где он выступал в 
качестве ведущей фашистской силы. Когда Ханс Франк посетил его в сентябре и 
прежде чем изложить предложение об установлении тесного сотрудничества, передал 
приглашение Гитлера с самыми лестными заверениями относительно доминирующей 
позиции Италии в Средиземноморье, Муссолини реагировал все еще с явной 
сдержанностью; но это было, очевидно, лишь демонстрацией величественной 
непоколебимости великого деятеля. Ибо месяцем позже он послал в Германию 
прозондировать обстановку своего зятя, министра иностранных дел графа Чиано. 
Вскоре после этого приехали Туллио Чианетти, Ренато Риччи, а затем тысяча 
«авангардистов» [50] и, наконец, в сентябре 1937 года – сам Муссолини. В честь 
гостя Гитлер устроил прием со всей помпой в стиле Европы Во время их первой 
встречи Гитлер не только наградил его высшим немецким орденом, но и золотым 
партийным знаком, который до тех пор носил только он один. В Берлине по эскизам 
художника-декоратора Бенно фон Арента от Бранденбургских ворот до Вест-Энда 
была сооружена многокилометровая триумфальная аллея, создававшая впечатляющую 
кулису происходившего с ее пышными драпировками, гирляндами, искусно связанными 
полотнищами знамен, дикторскими связками, свастиками и другими эмблемами. На 
белоснежных пилонах по обе стороны аллеи были установлены символы обоих режимов.
 На Унтер-ден-Линден стояли сотни колонн, на которых возвышались позолоченные 
имперские орлы. В ночное время сценарий предусматривал феерии света 
зелено-бело-красных цветов Италии и знамени со свастикой. Перед торжественным 
прибытием Муссолини в Берлин Гитлер, сопровождавший его, попрощавшись, пересел 
на другой спецпоезд и, когда поезд итальянского диктатора достиг границы города,
 на параллельном пути неожиданно появился поезд Гитлера и последний участок 
дороги шел вровень с вагоном гостя, а потом почти незаметно опередил его, когда 
Муссолини прибыл на вокзал Хеэрштрассе, фюрер уже ждал в назначенном месте, 
протягивая навстречу руку для приветствия. В столицу рейха он въезжал, стоя 
рядом с Гитлером в открытом лимузине, масштабы и очевидная искренность 
оказанных ему почестей произвели на него глубокое впечатление. Выезды, парады, 
банкеты и митинги сменяли друг друга. На полигоне в Мекленбурге ему были 
продемонстрированы новейшие виды оружия и ударная мощь вермахта, а у Круппа в 
Эссене потенциал немецкой военной промышленности. Вечером 28 сентября на 
Майфельд, недалеко от олимпийского стадиона, состоялся «народный митинг ста 
пятнадцати миллионов», на котором Гитлер льстил гордости своего гостя как 
государственного деятеля: Муссолини, «один из немногих деятелей времени, – 
воскликнул он, – которые не служат истории материалом для ее экспериментов, а 
сами вершат историю». Явно потрясенный впечатлениями блеска и силы, которые 
обрушились на него в эти дни, дуче в своей произнесенной по-немецки речи 
противопоставил «поддельным и ложным идолам Женевы и Москвы» «сияющую правду»: 
завтра Европа будет фашистской. Он не успел закончить речь, как мощная гроза с 
проливным дождем обрушилась на толпу, которая в панике стала разбегаться, так 
что дуче неожиданно оказался брошенным. На Майфельд, отмечал Чиано иронически, 
была «чудесная хореография: много растроганности и масса дождя». Промокшему до 
нитки Муссолини пришлось возвращаться в Берлин. Но тем не менее визит в 
Германию он не забыл до конца жизни.
 «Я восхищен вами, фюрер!» – воскликнул он в Эссене при виде совершенно 
секретного до тех пор гигантского орудия, но и Гитлер отвечал ему взаимностью.