попытки сближения с профсоюзами, его намерения восстановить парламентские 
порядки – все это, может быть, было искренне, но натолкнулось на недоверие и 
сопротивление. Тем не менее Шляйхер не терял оптимизма, считая, что разные его 
противники не в состоянии объединиться ради борьбы против него. Да, интрига, 
задуманная им вокруг Грегора Штрассера, пока провалилась; и всё же дело это 
нанесло тяжёлый ущерб сплочённости глубоко деморализованной, погрязшей в долгах 
НСДАП и привело к тому, что Гитлер, без участия которого антиправительственный 
фронт терял ударную силу, перестал считаться политиком, с которым можно 
заключать союзы.
 Не кто иной как Франц фон Папен перепутал все расчёты Шляйхера и неожиданно 
помог НСДАП обрести новый шанс. В нём соперничающие между собой противники 
Шляйхера усмотрели наконец фигуру «общего защитника». [319] 
 Всего две недели спустя после вступления генерала на пост главы правительства 
Папен высказал кёльнскому банкиру Курту фон Шрёдеру свою заинтересованность во 
встрече с вождём НСДАП. Случилось так, что контакты совпали по времени с уходом 
Грегора Штрассера, а это могло быть истолковано кругами 
покровителей-промышленников в том смысле, что революционные, 
антикапиталистические настроения в партии если и не преодолены, то во всяком 
случае лишились своего главного выразителя. Да и постоянный рост голосов, 
подаваемых за коммунистическую партию, что снова подтвердилось на ноябрьских 
выборах в рейхстаг, способствовал преодолению предубеждения предпринимателей 
против Гитлера, тем более что пропаганда НСДАП работала под лозунгом: Если 
завтра партия распадётся, то послезавтра в Германии прибавится 10 миллионов 
коммунистов. Будучи главой кёльнского «клуба господ», Шрёдер обладал широкими 
связями с представителями рейнской тяжёлой промышленности. Он и раньше не раз 
активно выступал в поддержку Гитлера, набрасывал планы экономической политики 
национал-социалистов, а в ноябре 1932 года подписал составленную Яльмаром 
Шахтом петицию, содержавшую неприкрытую поддержку претензий Гитлера на власть. 
Тогда Папен в резком заявлении отверг это выступление как недопустимое, теперь 
же он обрадовался и согласился, когда Шрёдер пригласил его на встречу с 
Гитлером, назначенную на 4-е января.
 Разговор, состоявшийся в обстановке строжайшей секретности, начался с горького,
 полного упрёков монолога Гитлера, вращавшегося в основном вокруг его унижения 
13-го августа. Только некоторое время спустя Папену удалось установить согласие,
 свалив на Шляйхера всю вину за отказ президента назначить Гитлера канцлером. 
Затем он предложил создать коалицию между дойч-националами и 
национал-социалистами во главе с неким подобием дуумвирата, состоящего из него 
самого и Гитлера. В ответ Гитлер снова произнёс «длинную речь», как фон Шрёдер 
показал на Нюрнбергском процессе, «в которой он утверждал, что будучи назначен 
канцлером, не сможет отказаться от своего намерения самому в одиночку 
возглавлять правительство. Но люди Папена, продолжал Гитлер, все же могли бы 
войти в его правительство в качестве министров, если выкажут готовность 
участвовать в политике, которая изменит многое. К числу упомянутых им изменений 
относились удаление социал-демократов, коммунистов и евреев с ключевых позиций 
в Германии и восстановление порядка в общественной жизни. В принципе Папен и 
Гитлер пришли к согласию» [320] . В ходе дальнейших переговоров Гитлер получил 
ценную для него информацию о том, что у Шляйхера нет полномочий на роспуск 
парламента и что НСДАП, следовательно, может не опасаться новых выборов.
 Встреча эта с полным на то основанием была названа «часом рождения третьего 
рейха» [321] , ибо от неё идёт прямая причинная связь к тому, что произошло 
30-го января под знаком коалиции, впервые наметившейся в Кёльне. Одновременно 
переговоры снова бросали свет на те предпринимательские круги, которые 
поддерживали гитлеровские амбиции. Пока, правда, все ещё не выяснено, не 
коснулся ли разговор в конце и катастрофического финансового положения партии и 
обсуждались ли конкретные меры по уплате её долгов. Однако уже сами переговоры 
как таковые без сомнения укрепили кредитоспособность партии и вообще вернули ей 
статус участника политической жизни. Ещё 2-го января консультант НСДАП по 
налоговым делам заявил в одном из финансовых учреждений Берлина официально, для 
занесения в протокол, что партия сможет заплатить налоги только ценой своей 
независимости; а теперь Геббельс отметил в дневнике, что у партии «снова 
высокая котировка». Хотя он и не указывал, как часто утверждается, на 
«внезапное улучшение» её материального положения, но всё же писал, что у него 
«нет охоты заботиться о скверном финансовом положении организации. Если мы на 
этот раз добьёмся своего, все это перестанет играть какую-либо роль». [322] 
 В той же мере, в какой кёльнская встреча восстановила веру 
национал-социалистов в собственные силы и близкую победу, она нанесла, пожалуй, 
решающий удар по Шляйхеру и его правительству. Сознавая надвигающуюся опасность,
 канцлер немедленно информировал прессу, а затем попросил аудиенции у 
Гинденбурга. Но на просьбу о том, чтобы президент принимал впредь Папена только 
в его, Шляйхера, присутствии, он получил уклончивый ответ, показавший ему всю 
слабость своей позиции: Гинденбург больше не собирался предпочитать 
государственные институты и принципы корректного выполнения служебных 
обязанностей своему «юному другу» Папену, обладавшему столь лихим шармом и так 
прекрасно умевшему рассказывать анекдоты.
 Окончательно ясно это стало в разговоре, который Папен в свою очередь провёл с 
Гинденбургом. Вопреки истине он сообщил президенту, что Гитлер наконец-то стал 
уступчивее и отказался от требования единоличной правительственной власти. Но 
вместо того, чтобы пожурить Папена за своеволие, Гинденбург ограничился словами,
 что и сам «сразу же подумал, что это (шляйхеровское) изложение ситуации не 
может соответствовать действительности», и даже поручил Папену оставаться в