импонировать. И всё же хочется вместе с одним из его современников спросить, не 
превратилась ли непреклонность Гитлера в глупость [310] . Во всяком случае, 
значительная группа его сторонников во главе со Штрассером, Фриком и Федером 
считала, что самый благоприятный момент для прихода к «власти» был почти 
безвозвратно упущен. Правда, экономический кризис, которому партия была так 
многим обязана, всё ещё был далёк от преодоления, общее число безработных, 
включая и их «невидимые» части, в октябре 1932 года составляло по официальным 
данным 8750 тыс. человек, и страна шла навстречу новой голодной и холодной зиме 
со всеми её непредсказуемыми деморализующими и радикализирующими последствиями. 
Но по мнению экспертов впервые появились несколько обнадёживающие признаки 
перелома, да и во внешней политике затянувшийся процесс достижения компромисса 
сдвинулся с мёртвой точки. Девиз Гитлера «Все или ничего» был, как правильно 
указывала группа Штрассера, по сути революционным и потому противоречил тактике 
легальности. Конкретно опасения касались, в частности, возможности того, что 
Шляйхер опять распустит парламент и назначит выборы. А к ним партия не была 
готова ни материально, ни психологически.
 Теперь уже с точностью не установить, каким числом приверженцев располагал 
Штрассер и, прежде всего, насколько они были готовы следовать за возглавлявшим 
оргработу в партии даже вопреки воле своего фюрера [311] . По одной из версий 
Гитлер будто бы сначала уступил и хотел уже согласиться с вхождением Штрассера 
в кабинет, так как подобное решение проблемы ему по крайней мере помогло бы 
остаться при своих жёстких принципах и в то же время привело бы партию к 
власти; но, согласно этой версии, Геринг и Геббельс заставили Гитлера вернуться 
к его прежней неуступчивости, и этого курса он, по свидетельству уже других 
источников, придерживался «категорически и недвусмысленно». Не выяснено далее, 
действительно ли Шляйхер на переговорах об образовании своего «кабинета жажды 
антикапитализма» [312] предложил Штрассеру пост вице-канцлера и министра труда, 
потребовав взамен обещание раскола партии. Неизвестно даже, хотел ли Штрассер 
вообще переиграть Гитлера или же вступил в переговоры, опираясь на своё 
положение второго человека в партии – может быть, подобно Герингу, который, 
опять-таки по другой версии, будто бы предложил Шляйхеру свою кандидатуру на 
пост министра воздушных сообщений. От всех этих запутанных секретных сговоров, 
едва обозначенных обещаний и воображаемых успехов не осталось, пожалуй, ни 
одного достоверного документа [313] . Единственное, что подтверждается 
документально, – это сеть интриг, заговоров, подозрений и ожесточённого 
соперничества. Такова уж была оборотная сторона этой идеологически столь 
мобильной, построенной на принципах верности и вождизма партии, что 
перевешивали всегда не деловые, а чисто личные мотивы, а руководящее ядро 
вокруг Гитлера до самого конца оставалось скопищем враждующих приспешников, в 
котором каждый в какой-то момент противостоял каждому.
 5-го декабря, после принёсших НСДАП чувствительные потери выборов в Тюрингии, 
на совещании у Гитлера в отеле «Кайзерхоф» произошёл крупный спор, в ходе 
которого Штрассер понял, что Фрик от него уже откололся, а подавляющее 
красноречие Гитлера окончательно его изолировало. Два дня спустя он там же 
снова стоял перед Гитлером, осыпаемый упрёками и обвиняемый в коварстве, 
предательстве и вероломстве. Возможно, что сама реакция собравшихся на 
обвинения Гитлера и на его собственные гневные возражения убедила Штрассера в 
бесперспективности его стремлений. Во всяком случае, когда разразился дикий 
скандал, он собрал свои вещи и молча, ни с кем не попрощавшись, ушёл. Придя в 
свой номер, он написал Гитлеру большое письмо, подводившее итог их долголетних 
отношений. Он критиковал авантюрную политику партии, находившейся под 
губительным влиянием Геббельса и Геринга, а также непостоянство Гитлера, 
которому он предсказывал, что он кончит курсом на «применение силы и грудой 
развалин на немецкой земле» [314] . Затем, полный разочарования и отвращения, 
он заявлял об отставке со всех партийных постов.
 Письмо повергло партию в отчаяние и уныние, тем более, что в нём ничего не 
говорилось о дальнейших планах Штрассера. Какого-то знака от него ожидали не 
только такие его ближайшие приверженцы, как Эрих Кох, Кубе, Кауфман, граф 
Ревентлов, Федер, Фрик или Штер. Сам Гитлер, казалось, нервничал и был готов к 
тому, чтобы уладить разногласия в открытом объяснении. Беспокойство усилилось, 
поскольку Штрассер нигде не показывался. «Вечером фюрер был у нас дома, – писал 
Геббельс. – Настроение никак не улучшалось. Мы все весьма подавлены, прежде 
всего потому, что есть опасность развала всей партии; тогда вся наша работа 
была впустую. Мы стоим перед решающим испытанием». Позже, уже в своём 
гостиничном номере, Гитлер внезапно прервал молчание словами: «Если партия 
когда-нибудь развалится, я тремя минутами позже пущу себе пулю в лоб». [315] 
 Между тем Штрассер, которого искали и которого боялись, тот Штрассер, который 
в какой-то исторический момент, казалось, держал в своих руках судьбу движения, 
провёл вторую половину дня за кружкой пива в обществе одного из друзей. С 
разочарованием, но и облегчением он излил всю злость, копившуюся в нём годами, 
ругался, вздыхал и пил, а вечером сел в поезд и уехал, чтобы отдохнуть от 
изнурительной близости Гитлера. Своё окружение он оставил в состоянии 
недоумения и беспомощности. Если кто-то захочет найти причины этого срыва, то 
их следует искать прежде всего в разлагающем влиянии долголетней безусловной 
преданности: Грегор Штрассер слишком долго хранил верность, чтобы сохранить ещё 
и самостоятельность. На следующий день, как только уход Штрассера стал известен,
 Гитлер принялся за разрушение его аппарата. Молниеносно, с какой-то 
лихорадочной уверенностью, он издал целый ряд указов и призывов. В соответствии 
с моделью разрешения кризиса в СА, он сам возглавил организационный отдел 
партии и назначил Роберта Лея, который ещё в ганноверские годы доказал свою