посетителей, – крошка Франц вдруг решил, что он что-то значит» [302] . В 
отличие от Папена он рассматривал проблемы сотрясаемого кризисом 
индустриального государства, каким оно было в 1932 году, отнюдь не с 
«великосветской» точки зрения и был не настолько ограничен, чтобы считать, 
будто государству не требуется ничего, кроме силы. Поэтому его раздражали 
авантюристические планы реформы канцлера, и он ни при каких обстоятельствах не 
согласился бы предоставить для них рейхсвер. А планы Папена неизбежно втянули 
бы войска в борьбу против национал-социалистов и коммунистов; это уже походило 
бы скорее на гражданскую войну, так как вместе обе партии вели за собой почти 
18 миллионов избирателей, да ещё имели в своём распоряжении насчитывавший свыше 
миллиона воинственный эскорт. Но всё же решающим для отхода Шляйхера было, 
вероятно, другое: по его мнению, появился серьёзный шанс, создав новую 
группировку сил, осуществить задуманный план по укрощению НСДАП и постепенному 
сведению её на нет.
 Поэтому он не без задней мысли посоветовал Папену формально уйти в отставку и 
предоставить самому Гинденбургу ведение переговоров с руководством партий о 
создании «кабинета национальной концентрации». Папен 17-го ноября последовал 
этому совету, втайне все же надеясь, что после провала переговоров его позовут 
снова. Два дня спустя Гитлер, окружённый наскоро собранными ликующими толпами, 
проехал те немногие метры, которые отделяли «Кайзерхоф» от дворца президента. 
Однако ни этот разговор, ни вторая встреча не дали никаких результатов. Гитлер 
упорно требовал создания президентского правительства [303] с особыми 
полномочиями, в то время как Гинденбург, направляемый из-за кулис Папеном, как 
раз в этом не желал уступать. Если страна и дальше будет управляться с помощью 
чрезвычайных законов, говорил он, то не имеет смысла отстранять Папена; Гитлер 
может стать канцлером только правительства, имеющего парламентское большинство. 
Поскольку руководитель НСДАП на это был явно не способен, то статс-секретарь 
Гинденбурга Майснер сообщил ему в заключительном письме от 24-го ноября:

 «Господин рейхспрезидент благодарит Вас, глубокоуважаемый господин Гитлер, за 
Вашу готовность стать во главе президентского правительства. Однако он 
придерживается того мнения, что не может взять на себя ответственность перед 
немецким народом и доверить свои президентские полномочия руководителю партии, 
многократно подчёркивавшей свою исключительность и настроенной в основном 
отрицательно как против него лично, так и против тех политических и 
экономических мер, которые он считает необходимыми. В этих условиях господин 
рейхспрезидент опасается, что возглавляемый Вами президентский кабинет 
неизбежно превратился бы в партийную диктатуру со всеми вытекающими отсюда 
последствиями, то есть чрезвычайным обострением противоречий в немецком народе, 
а за это он не хотел бы нести ответственность ни перед данной им присягой, ни 
перед своей совестью». [304] 

 Это был ещё один афронт, к тому же очень обидный, и Геббельс зло писал: 
«Революция снова стоит перед закрытыми дверями». Все же Гитлеру на этот раз 
удалось публицистически замаскировать своё поражение. В подробном послании он 
не без проницательности анализировал внутреннюю противоречивость выдвинутых 
Гинденбургом требований, впервые обрисовав при этом основные черты решения, 
принятого 30-го января. В президентском дворце было особенно отмечено его 
предложение заменить предусмотренную в статье 48 правительственную процедуру 
изданным в соответствии с конституцией законом о предоставлении чрезвычайных 
полномочий правительству, который освободил бы Гинденбурга от повседневной 
политической суеты, сняв с него часть невыносимо тяжёлой ответственности. 
Значение этой инициативы для дальнейшего хода событий трудно переоценить, она 
определённо в большой степени способствовала тому, что президент, представший в 
письме Майснера таким неуступчивым, в конечном итоге капитулировал перед 
притязаниями на власть со стороны человека, которому он ещё незадолго до того 
готов был в лучшем случае предоставить министерство почты.
 Если Папен рассчитывал на возвращение в кресло канцлера после провала всех 
переговоров, то ему пришлось разочароваться. Ибо Шляйхер тем временем через 
Грегора Штрассера установил контакты с НСДАП и просчитал возможности участия 
национал-социалистов в правительстве, которое он сам бы возглавил. Его коварный 
план исходил из того, что великодушное предложение участвовать в правительстве 
вызовет в стане гитлеровцев конфликт взрывной силы. Дело в том, что Штрассер, 
учитывая недавние неудачи партии, неоднократно высказывался за более гибкую 
тактику, тогда как прежде всего Геббельс и Геринг жёстко выступали против любой 
«половинчатости» и настаивали на требовании безраздельной власти.
 Ещё во время своих попыток зондажа Шляйхер вечером 1-го декабря был вместе с 
Папеном вызван в президентский дворец. Гинденбург попросил Папена изложить свою 
точку зрения, и тот обрисовал ему свой план реформы конституции, мало чем 
отличавшийся от государственного переворота. После многомесячных открытых 
обсуждений предполагалось, очевидно, что достаточно будет чисто формального 
согласия президента. Но тут Шляйхер опередил его драматическим возражением. Он 
назвал намерения Папена излишними и опасными, одновременно подчеркнул опасность 
возникновения гражданской войны и изложил собственную концепцию: отколоть 
штрассеровское крыло от НСДАП и объединить все конструктивные силы, начиная со 
«Стального шлема» и профсоюзов и вплоть до социал-демократии, в надпартийном 
кабинете под его, Шляйхера, руководством. Однако, не вдаваясь в причины, 
Гинденбург упрямо отклонил это предложение. Шляйхер подчеркнул, что его план 
освобождает президента от необходимости нарушать данную им присягу, но даже это 
не поколебало симпатии старого ворчуна к своему любимцу-канцлеру, давно