«ротфронтовцы» на пять дней парализовали общественный транспорт, выкапывали 
трамвайные рельсы, выставляли пикеты, избивали штрейкбрехеров и силой 
останавливали запасные машины, которые властям удавалось вывести на линию. 
Единство действий всегда считалось доказательством фатального сходства левого и 
правого радикализма. Но независимо от этого у НСДАП в тот момент, по сути, не 
было другого выхода, хотя её буржуазные избиратели были в ужасе, а финансовые 
поступления почти совсем прекратились. «Вся печать злобно нас ругает, – 
записывал Геббельс. – Она называет это большевизмом; но нам, собственно, не 
оставалось ничего иного. Если бы мы стояли в стороне от этой забастовки, в 
которой речь идёт о самых элементарных жизненных правах трамвайщиков, это 
поколебало бы наши твёрдые позиции среди трудового народа. В данном же случае 
нам до выборов ещё раз даётся прекрасная возможность показать общественности, 
что наш антиреакционный курс действительно идёт изнутри и является нашим 
искренним намерением». А вот запись от 5 ноября, всего несколькими днями позже: 
«Последний штурм. Отчаянное сопротивление партии против поражения… В последнюю 
минуту нам удалось раздобыть 10 тысяч рейхсмарок, и мы их во второй половине 
субботнего дня целиком всадили в пропаганду. Всё, что можно было сделать, мы 
сделали. Теперь пусть решает судьба». [298] 
 Судьба впервые с 1930 года посрамила претензии национал-социалистов на власть: 
они потеряли два миллиона голосов и 34 мандата. СДПГ тоже потеряла несколько 
мест в парламенте, в то время как дойч-националы получили дополнительно 11, а 
коммунисты – 14 мандатов. В целом распад буржуазных центристских партий, 
продолжавшийся уже несколько лет, казалось, приостановился. В случае с НСДАП 
бросалось в глаза, что откат избирателей наступил везде почти равномерно. Дело 
было, следовательно, не в спаде региональной активности; это было отражением 
общей усталости. НСДАП потеряла большое количество голосов даже в таких 
преимущественно сельскохозяйственных районах как Шлезвиг-Гольштейн, Нижняя 
Саксония или Померания, хотя на предыдущих выборах они составляли самое 
многочисленное и надёжное ядро избирателей и заставили пересмотреть 
представление о НСДАП как о исходно городской партии мелкой буржуазии [299] . 
Хотя её функционеры клялись, что будут «работать и бороться, пока эта брешь не 
будет закрыта», на местных выборах в последующие недели волна продолжала 
откатываться. Казалось, что победное шествие партии окончено навсегда, и если 
её ещё можно было считать крупной, то легендарной она уже не была. Но вопрос 
заключался как раз в том, могла ли она существовать как обычная крупная партия 
– или только как легенда.
 Доволен исходом выборов был прежде всего Папен. Считая, что одержал большую 
личную победу, он обратился к Гитлеру с предложением забыть старые споры и 
снова попытаться объединить все национальные силы. Но Гитлер, которому 
самоуверенный тон канцлера лишний раз напомнил о его собственной слабости, 
целыми днями не появлялся в Берлине и скрывал своё местонахождение. Ещё вечером 
в день выборов он в обращении к партии отверг любую мысль о каком-либо 
соглашении с правительством и провозгласил «дальнейшую беспощадную борьбу до 
поражения этих частично явных, частично замаскировавшихся противников», чья 
реакционная политика загоняет-де страну в объятия большевизма. И только когда 
Папен обратился к нему повторно, уже с официальным письмом, он после хорошо 
обдуманной паузы в несколько дней дал отрицательный ответ, опять-таки 
присовокупив к нему целый ряд невыполнимых условий. Резкие отказы канцлер 
получил и от других партий.
 Сопровождаемое выражениями недовольства почти всей страны, правительство 
неуклонно приближалось к единственной оставшейся альтернативе: либо снова 
распустить рейхстаг и таким рискованным и дорогостоящим методом выиграть время 
и простор для политических манёвров – либо наконец открыто предпринять давно 
обсуждаемый неприкрытый шаг против конституции и, опираясь на президентскую 
власть и армию, запретить сначала НСДАП, КПГ и, возможно, другие партии, а 
затем резко ограничить права парламента, ввести новое избирательное право и 
поставить Гинденбурга как своего рода высший авторитет во главе созванных им 
представителей старых руководящих слоёв. После потерпевшего явный крах 
парламентско-демократического «господства неполноценных» некое «Новое 
государство», концепция которого созрела в окружении Папена, должно было 
обеспечить «господство лучших» и тем самым перекрыть дорогу неуёмным 
национал-социалистическим планам диктатуры. Даже если некоторые подробности 
такого решения вопроса, на которое Папен намекнул в отдельных пассажах своей 
речи 12-го октября, и были пока неясными и представляли собой лишь заявление о 
намерениях, в целом они все же далеко выходили за рамки ни к чему не 
обязывающей игры мысли. Старик Ольденбург-Янушау, сосед и доверенное лицо 
Гинденбурга, с присущей ему прямотой махрового реакционера сказал в этой связи, 
что скоро он и его друзья «выжгут на теле немецкого народа такую конституцию, 
от которой ему не поздоровится». [300] 
 Папен провозгласил планы создания мощной государственной власти, «которую 
политические и общественные силы уже не смогут гонять в разные стороны, словно 
футбольный мяч, ибо она неколебимо будет стоять над ними» [301] . Однако 
неожиданно он натолкнулся на сопротивление Шляйхера. Как известно, кандидатура 
Папена пришла генералу в голову, так как он надеялся, что Папен будет его 
послушным и действенным орудием при укрощении гитлеровской партии путём 
включения её в широкую национальную коалицию. Вместо этого Папен не только 
ввязался в бесплодный личный спор с Гитлером, но и, опираясь на растущее 
доверие к нему Гинденбурга, утерял ту управляемость, которая, собственно, и 
привлекла к нему генерала, не любившего действовать на глазах общественности. 
«Ну, что вы на это скажете, – насмешливо спросил он как-то одного из своих