изоляция государства. Растущая армия противников со всех сторон осаждала 
расшатанные позиции республики. В Пруссии, где все ещё правила коалиции под 
руководством социал-демократов, «Стальной шлем», Немецкая национальная народная 
партия, НСДАП, Немецкая народная партия и даже коммунисты предприняли 
совместную попытку изменить соотношение сил во властных структурах и путём 
референдума добиться роспуска ландтага. Все вместе они собрали не больше 37 
процентов голосов, но впечатление, что существует широкий фронт сил, желающих 
убрать эту власть, осталось.
 Ожесточённые схватки прежде всего между полувоенными боевыми отрядами 
коммунистов и национал-социалистов, а также и тех и других с полицией, 
беспорядки на улицах, кровавые эксцессы в конце каждой рабочей недели тоже были 
симптомом подорванного авторитета государства. В день еврейского Нового года 
берлинские СА под руководством графа Хельдорфа во многих местах учинили 
беспорядки, в университетах студенты устраивали шумные сходки против 
непопулярных профессоров, а во время судебных процессов против членов НСДАП 
случались беспримерные выходки. Да, пока ещё гражданской войны не было. Но в 
ушах нации все ещё громко звучали слова Гитлера о том, что скоро покатятся 
головы. Быстро ширилось убеждение, что на улицах происходит нечто большее, чем 
(иногда кровавые) драки партий, конкурирующих между собой в борьбе за симпатии 
избирателей и места в парламентах. «Буржуазные партии видят свою цель не в 
уничтожении (противника), а всего лишь в победе на выборах», – говорил Гитлер 
несколько раньше. К этому он добавил: «Мы совершенно ясно осознаем, что будем 
уничтожены, если победит марксизм; но если победим мы, будет уничтожен марксизм,
 и уничтожен без остатка; мы тоже не признаем никакой терпимости. Мы не 
успокоимся, пока не будет уничтожена последняя газета, ликвидирована последняя 
организация, устранён последний просветительный центр и обращён в нашу веру или 
истреблён последний марксист. Среднего пути тут нет» [224] . То, что 
происходило на улицах, было репетицией такой гражданской войны, которая 
навёрстывала упущенный в 1919 году шанс расправы с прерванной революцией и была 
доведена до конца лишь весной 1933 года, в «подвалах для героев» и концлагерях 
СА.
 В этой чрезвычайно напряжённой ситуации поведение противников Гитлера 
определялось нежеланием доводить его до крайности. В конце ноября 1931 года, 
спустя десять дней после выборов в ландтаг земли Гессен, на которых НСДАП, 
получив 38, 5 процентов всех мандатов, стала сильнейшей фракцией, некий 
перебежчик из НСДАП передал начальнику полиции Франкфурта план действий 
национал-социалистов Гессена на случай попытки восстания под руководством 
коммунистов. Этот «боксхаймский документ», названный так по имению вблизи 
Вормса, которое было прибежищем гитлеровцев во время их заговорщических сходок, 
предусматривал захват власти штурмовиками и родственными им организациями, 
«беспощадные меры» с целью добиться «самой суровой дисциплины» населения, а при 
любом акте сопротивления или просто неповиновения – смертную казнь, которая при 
определённых условиях должна была осуществляться «без суда, на месте». Имелось 
в виду также отменить на некоторое время частную собственность и все выплаты 
процентов по долгам, ввести общественное питание населения и трудовую 
повинность; правда, для евреев не было запланировано ни питания, ни трудовой 
повинности. [225] 
 По реакции Гитлера на факт публикации документа было ясно, что в своих 
тактических замыслах он все более осознанно учитывал и опасения своих 
конкурентов, и страхи общественности. Как бы то ни было, он, в отличие от своей 
практики при нарушении принципа легальности полугодовой давности, на этот раз 
не принял никаких дисциплинарных мер против авторов этой программы действий и 
ограничился тем, что снял с себя ответственность за неё. Возможно, что 
программа эта в мелочах отличалась от его замыслов и, прежде всего, в каких-то 
полусоциалистических элементах противоречила его новому курсу. Тем не менее, 
она необыкновенно точно учитывала ту идеальную исходную ситуацию для захвата 
власти, к которой он всегда стремился: точно так же, как и эта концепция, он 
исходил из представлений о попытке коммунистического восстания, которое 
заставит государственную власть взывать о помощи; и тогда на арену выйдет он со 
своими штурмовиками и сможет действовать силой от имени права и с подобием 
права. Такой просьбы о помощи он безуспешно добивался в ночь с 8-го на 9-е 
ноября 1923 года от г-на фон Кара. Никогда он не стремился добиться власти, 
чтобы уподобиться бесчисленным другим политикам. Он желал предстать перед 
нацией её избавителем от железной хватки коммунизма и, окружённый спасительным 
воинством, достичь господства. Эта исходная позиция соответствовала его 
драматическому и одновременно эсхатологическому темпераменту, поскольку он 
всегда считал себя участником всемирной борьбы с силами тьмы. Тут играли роль 
туманные и полуосознанные вагнеровские мотивы – образ белоснежного рыцаря, 
Лоэнгрина [226] , чаши святого Грааля [227] и белокурой дамы, которой грозит 
опасность. Когда впоследствии обстоятельства не сложились именно таким желаемым 
образом и коммунистическая попытка путча, как писал Геббельс, «не разгорелась», 
Гитлер попытался выстроить её сам, пусть даже приблизительно.
 Раскрытие боксхаймских планов не имело никаких последствий. Тот факт, что 
бюрократия и судебные власти явно затягивали рассмотрение серьёзнейшего дела об 
измене родине, а политические структуры, пожимая плечами, просто махнули на 
него рукой и тем упустили возможность использовать его для решительных мер в 
последний час, бросает яркий свет на быстрый и повсеместный упадок лояльности. 
Вместо того, чтобы арестовать Гитлера, – а улик против него вполне хватало – и 
поставить его перед судом, они по-прежнему проявляли готовность к переговорам. 
Более того, обеспокоенные его угрозами, они старались пуще прежнего. Теперь-то