мир и разрушит его». Затем он продолжал:

 «Если не остановить большевизм, он точно так же коренным образом изменит мир, 
как когда-то его изменило христианство… Поскольку речь идёт о мировоззрении, то 
30 или 50 лет тут не имеют значения. Христианство начало медленно пронизывать 
весь юг Европы лишь 300 лет спустя после Христа».

 В Германии, продолжал Гитлер, коммунизм в силу особых духовных блужданий и 
внутреннего разложения уже распространился шире, чем в других странах. Миллионы 
людей подведены к мысли о том, что коммунизм – это «мировоззренческое 
дополнение их реальной, практической экономической ситуации». Поэтому неверно 
искать причины царящей нищеты во внешних обстоятельствах и бороться с ней 
внешними средствами; экономические меры или «20 чрезвычайных законов», говорил 
Гитлер далее, не сдержат распад нации. Причины упадка имеют политический 
характер, поэтому они требуют и политической решимости, а именно 
«принципиального решения»:

 «Оно основывается на понимании того, что всегда сначала распадается 
государство, а уж за ним экономика, а не наоборот; что не может быть 
процветающей экономики, если её не защищает и за ней не стоит могучее 
процветающее государство; что Карфаген не имел бы своей экономики без своего 
флота».

 Но мощь и благополучие государств – это следствие их внутренней организации, 
«крепости общих взглядов на некоторые принципиальные вопросы». Германия, 
продолжал Гитлер, находится ныне в состоянии великой внутренней разорванности, 
почти половина народа настроена в широком смысле по-большевистски, а другая – в 
национальном духе; одни признают частную собственность, другие же считают её 
чем-то вроде кражи, одни считают измену родине преступлением, а другие – своим 
долгом. И вот, чтобы преодолеть эту разорванность и бессилие Германии, он 
создал и движение, и мировоззрение:

 «Вы видите здесь перед собой организацию, которая… исполнена чувства теснейшей 
связи с нацией, построена на идее абсолютного авторитета руководства в любой 
области, на любом уровне – единственную партию, без остатка преодолевшую в себе 
не только интернационалистскую, но и демократическую идею, знающую, что такое 
приказ и повиновение и тем самым впервые вводящую в политическую жизнь Германии 
миллионную структуру, которая построена на принципе ответственности „каждый за 
каждого“. Это организация, вселяющая в своих сторонников неукротимый боевой дух,
 впервые такая организация, которая, слыша от политического противника: „Ваше 
выступление означает для нас провокацию“, вовсе не собирается сразу же 
отступать, а жёстко добивается своего и вызывающе отвечает на это: Мы боремся 
сегодня! И будем бороться завтра! А если вы сегодня считаете наше собрание 
провокацией, то на следующей неделе мы соберёмся снова… И если вы говорите: „Вы 
не смеете выходить на улицы“, – мы все равно выйдем на улицы! И если вы 
говорите нам: „Тогда мы вас побьём!“, – то сколько бы жертв нам ни пришлось 
принести, эта молодая Германия будет маршировать всегда… А если нам ставят в 
упрёк нашу нетерпимость, то мы гордо признаемся – да, мы нетерпимы, мы приняли 
неумолимое решение искоренить марксизм в Германии до последнего корешка. Мы 
приняли это решение вовсе не из любви к дракам, и я вполне могу себе 
представить жизнь поспокойнее, чем эти вечные метания по всей Германии…
 (Но) сегодня мы переживаем поворотный момент немецкой судьбы. Если теперешнее 
развитие событий продолжится, то Германия неизбежно погрязнет в большевистском 
хаосе; если же такое развитие событий будет остановлено, то нашему народу 
придётся пройти школу железной дисциплины… Либо удастся снова переплавить весь 
этот конгломерат партий, союзов, объединений, мировоззрений, сословного 
чванства и классового безумия в единый стальной народный организм – либо 
Германия, не добившись такой внутренней консолидации, погибнет окончательно…
 Мне часто говорят: «Вы всего лишь барабанщик национальной Германии!» Ну и что, 
если я только бью в барабан?! Сегодня вбить в этот немецкий народ новую веру 
было бы большей заслугой государственного масштаба, чем постепенно проматывать 
существующую… (Одобрительный шум в зале). Я очень хорошо знаю, господа: если 
национал-социалисты маршируют по улице, а вечером внезапно начинается суматоха 
и скандал, то обыватель, выглядывая из-за занавески в окно, говорит: «Опять они 
нарушают мой ночной покой и мешают мне уснуть»… Но не забывайте, что это 
немалая жертва для многих сотен тысяч членов СА и СС из 
национал-социалистического движения, если они вынуждены день за днём садиться в 
грузовики, охранять собрания, маршировать, проводить ночи без сна и 
возвращаться на рассвете – либо снова в мастерские и на заводы, либо на биржу 
труда, чтобы получить там нищенское пособие по безработице… Если бы сегодня вся 
нация прониклась такой же верой в своё предназначение, как эти сотни тысяч, 
если бы вся нация разделяла этот идеализм, то мир увидел бы ныне другую 
Германию! (Оживление, аплодисменты.)» [223] 

 Несмотря на все аплодисменты, прерывавшие речь Гитлера в защиту мощного 
имперского государства и предпринимательских привилегий во имя «авторитета 
личности», в конце мероприятия к возгласу Фрица Тиссена «Хайль, г-н Гитлер!» 
присоединилось всего около трети участников. Материальная польза от этого 
выступления не оправдала ожиданий, но основной выигрыш заключался в том, что 
Гитлер наконец-то преодолел прежнюю изоляцию. Тем заметнее становилась теперь