бегства в оппозицию, вдруг усилившегося во всех лагерях, и население, 
перебегавшее к радикалам, всего-навсего повторяло, хоть и на другом уровне, то, 
что уже проделали социал-демократы и Немецкая народная партия. Это показало как 
непрочна на деле была опора республики и насколько ненадёжным оказался 
фундамент лояльности. Достижения республики за немногие годы её существования 
были немаловажными, однако само её усердие было окрашено в серые тона, и даже в 
свои лучшие годы она, по сути дела, наводила на людей скуку. Только Гитлер 
сумел мобилизовать те движущие силы, которые республиканские политики, 
поглощённые повседневностью, и не заметили, и не сумели использовать: тягу к 
утопии и сверхличностным целям, потребность в призывах к великодушию и 
самоотверженности, элементарную тоску по вождям как воплощению ясности в 
таинственных вопросах власти, а также жажду героизации в истолковании 
современных бедствий.
 Именно эти лозунги «третьих ценностей», а не туманные экономические обещания 
преодолели теперь своё неприятие массовой партии, и впервые оправдала себя 
гибкость широкой сети партийной организации. НСДАП, не сдерживаемая какими-либо 
программными какой-то единственный класс, легко втянула в свои ряды самые 
отдалённые от неё элементы. В ней находилось место людям любого происхождения и 
возраста, любым побудительным мотивам; её представление о членстве казалось 
удивительно аморфным и отвергало любые более или менее чётко очерченные 
классовые категории. Нельзя понять решающей причины подъёма гитлеровской партии,
 рассматривая её только с социально-экономической точки зрения, как движение 
отсталых буржуазных и крестьянских масс, и сводя её динамику преимущественно к 
материальным интересам этих её последователей.
 Уже сама разноплановость противоречий между мелкими ремесленниками, 
крестьянами, крупными предпринимателями и потребителями, которые, хоть и 
по-разному, но все были необходимы партии, ограничивала возможность 
возникновения классового движения. Это был тот рубеж, на который до тех пор 
раньше или позже наталкивалась любая партия. Казалось он был непреодолим, тем 
более во времена тяжелейших экономических и социальных бедствий, к тому же 
просто с помощью тактики пустых обещаний всем – тактики, у которой было слишком 
много последователей и которая вскоре не могла обмануть уже никого. Те, кто 
полагался на материальные требования, вскоре упирались в дилемму: чтобы 
завоевать массы, нужно было обещать более высокую заработную плату и более 
низкие цены, больше дивидендов и меньше налогов, улучшение пенсионного 
обеспечения и повышение пошлин, а что касается аграрной продукции, то даже 
сулить её производителям повышение цен, а её потребителям – их понижение. Фокус 
же Гитлера как раз и заключался в том, чтобы замазывать экономические 
противоречия звучными призывами, а материальную заинтересованность использовать 
в первую очередь для того, чтобы эффектно дистанцироваться от своих 
противников: «Я не обещаю, подобно всем другим, счастья и процветания, – 
восклицал он, – я могу сказать лишь одно: будем же национал-социалистами, 
осознаем же, что мы не имеем права ощущать свою принадлежность к нации и орать 
„Германия, Германия превыше всего“, если миллионы из нас вынуждены ходить на 
биржу труда и совсем обносились» [147] . Его преимущество основывалось не в 
последнюю очередь на понимании того, что люди в своём поведении исходят не из 
одних только экономических побуждений; он-то полагался скорее на их потребность 
в сверхличном мотиве существования и верил в силу «третьих ценностей», 
взрывающую классовые перегородки: в силу лозунгов о чести, величии, 
сплочённости и жертвенном духе нации, о бескорыстной самоотверженности: «И вы 
видите – мы уже на марше!»
 Тем не менее, партия и теперь ещё находила отклик и новых сторонников прежде 
всего в тех средних слоях, которые больше других сохраняли в себе основу своих 
политических представлений и всегда были склонны к тому, чтобы при тяжёлом 
материальном положении искать прибежища в простом, но безусловном порядке. 
Существующие партии весьма приблизительно отражали их желания, обиды и интересы.
 Нелюбовь к республике отдалила их от политики, они брели бесцельно; но вот 
голод и страх заставили их искать «свою» партию. Встретив Гитлера, они дали 
себя увлечь не только мощной демагогией, но и, в неменьшей степени, 
завораживающей воображение общностью судьбы; он тоже был мелким буржуа, 
боящимся опуститься ниже своего класса и потерпевшим поражение в своих личных 
амбициях, пока не открыл для себя политику, которая его освободила и вынесла 
наверх. Того же волшебства ожидали от неё теперь и эти массы. Его судьба 
казалась им апофеозом их собственной.
 Именно это «опускающееся среднее сословие» положило начало прорыву НСДАП в 
число массовых партий и в основном и определило её социологический облик тех 
лет. Было бы ошибкой думать, будто экономическая разруха непосредственным 
образом увеличила привлекательность лозунгов НСДАП. Ведь гитлеровская партия 
количественно выросла больше всего не в крупных городах и промышленных районах, 
где депрессия достигала сокрушительных масштабов, а в мелких городках и 
сельской местности. На фоне в общем-то ещё функционирующей системы вторжение 
нищеты там ощущалось как бедствие и катастрофа в гораздо большей степени, чем 
больших городах, всегда близко знавших нужду. Там же понятие хаоса стало просто 
синонимом коммунизма. [148] 
 Тем не менее, по мере нарастания кризиса НСДАП добилась первых успехов и в 
рабочей среде. Правда, Грегор Штрассер предпринял попытку преодолеть «марксизм» 
с помощью НСБО, «Национал-социалистической организации производственных ячеек» 
(Геббельс придумал по этому случаю стишок: «Ни завода, ни стройки без нашей 
партийной прослойки!»). Однако попытка Штрассера в общем и целом провалилась, в 
том числе потому, что Гитлер всегда весьма сдержанно относился к идее широкой