подозрение, что Гитлер хотел бы такой коалицией лишь купить себе досрочное 
освобождение, последовал презрительный ответ, что его освобождение было бы для 
движения в тысячу раз важнее, нежели все непоколебимые принципы двух дюжин 
парламентариев «фелькише».
 И впрямь казалось, что своим грубым и вызывающим притязанием на руководство он 
собирается оттолкнуть всех, кто не захочет ему подчиниться. Позднее он с 
ироническим пренебрежением будет говорить об «инфляционной прибыли» партии в 
1923 году, о её слишком быстром росте, ставшем решающей причиной слабости и 
недостатка сопротивляемости во время кризиса; теперь же он извлёк из этого 
уроки. Вскоре руководители групп «фелькише» стали слёзно жаловаться на 
отсутствие у Гитлера готовности к сотрудничеству и охотно взывали при этом к 
совместно пролитой у «Фельдхеррнхалле» крови [67] . Однако для Гитлера куда 
важнее были не такого рода мистические сентиментальности, а воспоминание о 
союзах 1923 года, о вынужденной необходимости считаться со столь многими 
щепетильными либо твердолобыми соратниками и об усвоенном из этого уроке, что 
любое партнёрство есть некая форма плена. И насколько податливым выступал он 
вовне, по отношению к государственной власти, настолько же властно и 
непоколебимо настаивал он поэтому на подчинении ему в рядах движения. И для 
него не стало проблемой то обстоятельство, что в результате той дискуссии в 
ландтаге с ним остались только шесть из двадцати четырех депутатов, большинство 
же перешло в другие партии.
 Но он отнюдь не удовольствовался этим столкновением – горя нетерпением, он 
затевает все новые диспуты и отламывает дальнейшие куски от краёв ставшего 
мизерным движения. Он усердно подчёркивает то, что отделяет его от других 
многочисленных групп «фелькише» и правых радикалов, и отказывается от любого 
сотрудничества с ними. Из четырнадцати депутатов рейхстага верными ему 
останутся только четверо, да и те демонстрируют свою строптивость и требуют в 
первую очередь, чтобы он отмежевался от таких одиозных и нечистоплотных людей в 
своём окружении как Герман Эссер и Юлиус Штрайхер. Поскольку же Гитлер 
отчётливее нежели его противники сознаёт, что ожесточённый, продолжающийся уже 
более месяца спор имеет своим предметом не чистоту, а единовластие в партии, то 
он не отступает тут ни на шаг.
 По ходу дела он уже подготовил разрыв с Людендорфом. Причиной тому было не 
только замечание генерала, которое Гитлер не мог ему простить, в полдень 9 
ноября, что ничто не может оправдать его бегства от «Фельдхеррнхалле» и что ни 
один немецкий офицер не станет служить под командой такого человека, – дело 
было ещё и в том, что «национальный полководец» стал ныне немалой обузой – во 
всяком случае, в Южной Германии, – особенно с тех пор, как его упрямство и 
эксцентрическое самолюбие его второй жены, докторши Матильды фон Кемниц, начали 
втягивать его во все новые свары. Он грубо и открыто нападал на католическую 
церковь, затеял никому не нужную дуэль с баварским кронпринцем, перессорился со 
всем офицерским корпусом – дело дошло даже до того, что группа его бывших 
сослуживцев исключила его из своих рядов, – и все глубже залезал в 
псевдорелигиозные дебри сектантской идеологии, где с глубокомысленным видом 
сваливались в одну кучу и какие-то заговорщицкие страхи, и вера в германских 
богов, и пессимизм по отношению к цивилизации. Что же касается Гитлера, то от 
такого рода привязанностей, в которых он вновь встречался с мракобесием своих 
юных лет, Ланцем фон Либенфельсом и бредовыми картинами общества «Туле», он 
давно уже ушёл и успел сформулировать в «Майн кампф» своё жгучее презрение к 
подобным романтическим воззрениям «фелькише», хотя в мире его собственных 
представлений и прослеживались рудименты оных. Определённую роль играли тут и 
комплексы ревности, ибо он очень хорошо ощущал ту непроходимую пропасть, 
которая в глазах строго различавшего военную субординацию народа отделяла 
бывшего ефрейтора от генерала. Интересно в этом плане, что одна из групп 
«фелькише» в своём послании в начале 1925 года называет Людендорфа «его 
высокопревосходительством великим вождём», а Гитлера – «духом огня, который 
освещает своим светом тьму нынешнего положения вещей». И, наконец, как личное 
оскорбление со стороны Людендорфа воспринял Гитлер тот факт, что этот 
генерал-квартирмейстер мировой войны своим воинским приказом отобрал у него его 
персонального сопровождающего Ульриха Графа, за что он и осыпал того гневными 
упрёками в первой же их беседе. В то же самое время, словно все больше входя в 
раж, требовавший от него накалять вражду, Гитлер вступает в противоборство с 
лидерами северогерманского Национал-социалистического освободительного движения 
фон Грефе и фон Ревентловом, которые ещё ранее публично заявили, что у Гитлера 
не должно быть прежней власти, ибо он – одарённый агитатор, но не политик. В 
одном более позднем письме» свидетельствующем об обретении им самоуверенности, 
Гитлер ответил фон Грефе, что прежде он был барабанщиком и будет таковым снова, 
но только ради Германии, а уж никак не для Грефе и ему подобных, «и это так же 
верно, как то, что мне помогает Бог!» [68] 
 26 февраля 1925 года возобновился выход газеты «Фелькишер беобахтер», где было 
помещено объявление, что на следующий день в «Бюргербройкеллере», бывшем сценой 
неудавшегося путча, состоится новооснование (не воссоздание) НСДАП. В своей 
передовой статье «Новое начало», а также в опубликованных одновременно 
директивах по организации партии Гитлер подводит фундамент под своё притязание 
на руководство – он отклоняет все условия и, имея в виду упрёки по поводу 
Эссера и Штрайхера, заявляет, что руководство партии должно не столько 
заниматься моралью своих членов и конфессиональными распрями, сколько проводить 
в жизнь политику, своих же критиков он обзывает «политическими несмышлёнышами». 
И как первая реакция на его энергичный курс начинают поступать со всех концов 
страны подтверждения его поддержки.