силой, что рядом с ним ничего другого в расчёт не принималось. Как упорядочить 
социальные и политические структуры и обеспечить устойчивость после своего 
ухода со сцены – это его не интересовало; он размышлял расплывчато и 
по-литераторски, только категориями тысячелетий. Вследствие этого «третий рейх» 
пришёл к своеобразному незавершённому, временному состоянию, груде развалин по 
вкривь и вкось набросанным намёткам, где фасады прошлого скрывали вновь 
уложенные фундаменты, в свою очередь включившие в себя кое-что из начатой 
кладки, разрушенных и незавершённых элементов, приобретавших смысл и 
последовательность только под одним-единственным углом зрения: чудовищной воли 
Гитлера к власти и действию.
 Склонность Гитлера ориентировать каждое решение на укрепление своей власти 
наиболее ярко проявилось на примере планов социализации, которые были все ещё 
живы в виде «одиночных настроений» – реликтовой штрассеровской фазы.
 Как вождь движения, которое возникло на основе страхов буржуазии перед 
революцией и панических настроений, он должен был избегать всяких шагов режима, 
напоминающих традиционные представления о революции, в особенности стремления к 
огосударствлению или открыто плановому хозяйству. Но, поскольку он, по сути 
дела, намеревался добиться именно этого, он провозгласил под лозунгом 
«национального социализма» безусловное сотрудничество с государством всех и на 
всех уровнях, а так как всякая компетенция в какой-то момент замыкалась на нём, 
это означало не что иное, как отмену всякого частного экономического права при 
поддержании фикции его сохранения. В виде компенсации неограниченного права 
государства на вмешательство предприниматели получали установленный приказным 
порядком мир в трудовых отношениях, гарантии производства и сбыта, а позже и 
некоторые неопределённые надежды на насильственную экспансию национальной 
экономической базы. Гитлер не без цинизма и проницательности обосновал в кругу 
приближённых эту продиктованную краткосрочными целями концепцию, при помощи 
которой он обеспечил себе поддержку знающих себе цену пособников: он совсем не 
собирается, заявил он, истребить, как в России, слой собственников – он 
заставит их всеми мыслимыми средствами отдать свои способности строительству 
экономики.
 Предприниматели, бесспорно, будут рады, что щадят их жизнь и собственность, и 
окажутся тем самым в подлинной зависимости. Так что ему делать – менять этот 
выгодный расклад, только чтобы потом отбиваться от «старых борцов» и 
сверхгорячих товарищей по партии, которые непрерывно напоминают о своих 
заслугах? Формальное обладание средствами производства всего лишь 
второстепенное дело:
 «Да что это значит, если я твёрдо охватил людей дисциплиной, из которой они не 
могут вырваться? Пусть владеют землёй и фабриками сколько им угодно. Решающий 
момент – то, что государство через партию распоряжается ими независимо от того, 
собственники они или рабочие. Понимаете, все это уже ничего не значит. Наш 
социализм затрагивает гораздо более глубокий уровень. Он изменяет не внешний 
порядок вещей, а регулирует только отношение человека к государству. 
Собственность и доходы – экая важность, очень нужна нам социализация банков и 
фабрик. Мы социализируем людей». [488] 
 Не в последнюю очередь благодаря неидеологизированному прагматизму Гитлера 
была с поразительной быстротой преодолена безработица. Он не сомневался в том, 
что как судьба режима, так и его личный престиж в высокой степени зависят от 
того, удастся ли улучшить положение бедствующего населения: решение этой 
проблемы имеет «просто кардинальное значение для успеха нашей революции», 
заявил он. [489] 
 В пропагандистском плане его положение напоминало действия акробата на высоко 
подвешенном канате: свои обещания он мог выполнить не иначе, как преодолев 
кризис; одновременно только таким способом можно было приглушить недовольство 
«старых борцов» многочисленными компромиссами и оппортунистическими действиями, 
их обиду перед лицом «предательства революции».
 Решающее значение имел тот момент, что Гитлер как ни один другой политик 
Веймарской республики уловил психологическую сторону кризиса. Конечно, ему 
помог медленно начавшийся подъем мировой экономической конъюнктуры, но ещё 
важнее, по меньшей мере, для темпа преобразований, было понимание того, что 
депрессия, угнетённость и апатия обусловлены глубоко сидящими в сознании 
пессимистическими сомнениями в устройстве мира и что массы поэтому, как и 
экономика, требуют прежде всего импульсов, которые возвращают смысл 
происходящему. Многочисленные успокоительные высказывания в адрес 
предпринимателей и неизменное стремление оградить экономику от революционных 
встрясок начальной фазы были нацелены на то, чтобы создать сперва всеобщее 
настроение доверия. Большинство инициатив развёртывалось в первые месяцы не 
столько в силу их экономической разумности, сколько потому, что позволяло 
сделать энергичный жест.
 Во многих случаях Гитлер брал и разработанные раньше планы, как, например, 
принятую правительством Шляйхера программу «неотложных мер» по созданию рабочих 
мест, разворачивающиеся теперь с помпой проекты были вытащены из дальних ящиков,
 где они пылились при Веймарской республике, тогда им не дали осуществиться 
тормозящая дело демократическая процедура прохождения через инстанции, боязнь 
серьёзных решений и упадок духа тех лет: так, например, проект автострад, столь 
престижных для режима, уже обсуждался, но его никак не могли начать 
осуществлять. [490] 
 Когда президент Рейхсбанка Ханс Лютер стал настаивать на дефляционистской 
политике эмиссионного банка и отказался предоставить крупные средства на 
создание рабочих мест, Гитлер заставил его уйти в отставку и заменил его, опять