ность нахождения выхода. Эрнсту Рему и 
барону фон Эппу удалось уговорить командующего баварским рейхсвером генерала 
фон Лоссова встретиться с Гитлером. Ставший нервным и неуверенным фюрер НСДАП 
заявил, что готов пойти на любые уступки и что сразу же после съезда, 28 января,
 он «снова посетит Его превосходительство». Так или иначе, но Лоссов, скорее 
отчуждённо смотревший на это эксцентрическое явление, согласился в итоге дать 
знать правительству, что он «исходя из интересов обороны страны, с сожалением 
отнёсся бы к подавлению национально-патриотических союзов». И действительно – 
после этого запрет был снят, но, дабы сохранить лицо, Норц пригласил фюрера 
НСДАП встретиться с ним во второй раз и предложил ему сократить число собраний 
до шести, а освящение штандартов провести не на Марсовом поле, а в 
расположенном поблизости цирке «Кроне». Гитлер, видя, что игра выиграна, дал 
своё уклончивое согласие. А затем провёл под девизом «Пробудись, Германия!» все 
двенадцать собраний, а вместе с ними и – в снежную пургу и в присутствии пяти 
тысяч штурмовиков – на Марсовом поле грандиозную церемонию освящения штандартов,
 эскизы которых были выполнены им самим. «Или НСДАП – это грядущее движение 
Германии, – провозгласил он перед своими сторонниками, – и тогда его не удержит 
ни один дьявол, или же оно не является таковым, и тогда оно заслуживает, чтобы 
его уничтожили». Мимо плакатов и расклеенных на стенах объявлений о 
чрезвычайном положении штурмовые отряды СА продефилировали по улицам в 
сопровождении нескольких собственных оркестров, разражаясь восторженными 
криками и распевая свои песни, угрожавшие этой еврейской республике. А сам 
Гитлер принимал на Шванталерштрассе парад своих формирований, большинство из 
которых к тому времени уже носило форменное обмундирование.
 Это явилось его впечатляющей победой над государственной властью, но победой, 
обозначившей одновременно и исходную позицию для конфликтов в последующие 
месяцы. Многие увидели в этом событии убедительное доказательство того, что 
Гитлер обладает не только способностью произносить эффектные речи, но и 
политической ловкостью, а также более крепкими нервами, чем его противники. И 
усмешки, которые столь продолжительное время вызывал неистовый пыл его 
выступлений, сменяются ныне восхищёнными минами, а к возмущённым и наивным 
личностям, что так долго определяли психологический портрет партии, 
присоединяются теперь люди, обладающие тонким чутьём на грядущее. С февраля по 
ноябрь 1923 года в НСДАП вступают 35000 новых членов, а СА насчитывают уже 
почти 15000 человек; к этому же времени стоимость имущества партии возрастает 
до 173000 марок золотом [373] . Одновременно всю Баварию охватывает теперь уже 
куда более плотня сеть агитационно-пропагандистских мероприятий. А «Фелькишер 
беобахтер» с 8 февраля начинает выходить как ежедневная газета. Её номинальным 
главным редактором ещё в течение нескольких месяцев остаётся замотанный и уже 
серьёзно больной Дитрих Эккарт, но, по существу, с самого начала марта 
руководство ею переходит к Альфреду Розенбергу.
 Та чреватая последствиями уступчивость, которая была проявлена по отношению к 
Гитлеру военными и гражданскими инстанциями, объяснялась в первую очередь 
кризисом, потрясавшим в эту пору страну до самых её основ. В первой половине 
января Франция, которая была не в силах преодолеть свои комплексы страха перед 
соседом, заняла, ссылаясь на букву Версальского договора, Рурскую область и 
дала тем самым сигнал к спуску с предохранителя последних тормозивших кризис 
факторов. Уже беспорядки первых послевоенных лет, гнёт репарационного обложения,
 безудержный вывоз капитала, а также – и это главное – дефицит любого рода 
резервов в значительной мере затрудняли оздоровление разрушенной войной 
экономики. К этому ещё добавлялась и непрекращающаяся активность правого и 
левого радикализма, подрывавшая всякий раз и без того весьма слабую веру 
заграницы в стабильность ситуации в Германии, и примечательно в этой связи, что 
первое крупное падение марки наблюдается сразу же после убийства немецкого 
министра иностранных дел Вальтера Ратенау в июне 1922 года. Но только теперь, 
под воздействием французской интервенции, инфляция получила то катастрофическое 
ускорение, которое придало ей столь гротесковые черты и подавило у людей не 
только желание помогать существующему строю, но и чувство уверенности в 
прочности хоть чего-то вообще, и приучило их жить в «атмосфере невозможного» 
[374] . Это было крушением целого мира, его понятий, его норм и его морали. И 
последствия этого были непредсказуемы.
 Правда, в этот момент интерес общественности концентрировался в значительно 
большей степени на попытке национального самоутверждения; бумажные деньги, 
которые в конечном итоге стали оцениваться нередко просто на вес, служили лишь 
фантастическим фоном происходящего. 11 января правительство призвало немцев к 
пассивному сопротивлению и вскоре вслед за тем дало указание своим служащим не 
выполнять указаний оккупационных властей. Вступавшие в Рурскую область 
французские войска встречали на улицах огромные скопления людей, с неприязнью и 
ожесточением певших «Вахту на Рейне». На этот вызов французы снова ответили 
целым набором изощрённых унижений, драконовская оккупационная юстиция налагала 
произвольно тяжёлые наказания, многочисленные стычки умножали возмущение и той 
и другой стороны. В конце марта французские войска расстреляли из пулемётов 
демонстрацию рабочих на территории завода Круппа в Эссене – было тринадцать 
убитых и свыше тридцати раненых. В похоронах приняло участие более полумиллиона 
человек, а французский военный суд приговорил хозяина фирмы и восемь его 
служащих, занимавших руководящие посты, к пятнадцати и двадцати годам тюрьмы.
 Эти события пробудили чувство единения, какого тут не наблюдалось с августа 
1914 года. Но под маской национального единства различные силы пытались извлечь 
выгоду каждая для себя. Запрещённые добровольческие отряды воспользовались 
моментом, чтобы выйти из подполья и своими активными действиями обострить 
провозглашённое правительством пассивное с