оторому они бы вновь поверили,
 и воли, за которой бы они могли пойти. И едва ли не все несчастья республики и 
заключались как раз в том, что она не сумела откликнуться на эту потребность. 
Ведь феномен зажигающего массы Гитлера-агитатора лишь частично объясняется его 
необычным, дополнявшимся и умножавшимся различными трюками ораторским даром – 
не менее важной была и та тонкая чувствительность, с которой он улавливал эти 
настроения ожесточившегося обывателя и умел соответствовать его чаяниям; и в 
этом он сам видел подлинный секрет большого оратора: «Он всегда так отдаётся 
широкой массе, что чувствует, как отсюда у него появляются именно те слова, 
которые нужны, чтобы дойти до сердца слушателей». [347] 
 В принципе это были, на индивидуальном уровне, снова те же комплексы и 
негативные эмоции, которые ему, несостоявшемуся студенту академии, уже довелось 
пережить, – страдания при виде реальности, одинаково противоречившей и его 
сокровенным желаниям, и его жизненным воззрениям. Без этого совпадения 
индивидуально – и социально-патологической ситуации восхождение Гитлера к 
представлявшейся столь магической власти над душами и умами было бы немыслимо. 
То, что в тот момент переживала нация – череда спадавших чар, крах и 
деклассирование, равно как и поиск виноватого и объекта для ненависти, – он 
пережил уже давно; уже с тех пор у него были и причины, и поводы, и он знал 
формулы, знал виновников – вот это-то и придавало его своеобразной конструкции 
сознания настолько типичный характер, что люди, как наэлектризованные, узнавали 
в нём себя. И отнюдь не неопровержимость его аргументации, непоразительная 
острота его лозунгов и образов пленяли их, а то чувство собственного опыта, 
совместных страданий и надежд, которое потерпевший крушение буржуа Гитлер умел 
вызывать у тех, кто оказался вдруг в окружении таких же бед, – их сводила 
вместе идентичность их агрессивных настроений. Отсюда в значительной мере родом 
и его особая харизма, неотразимая по смеси одержимости, демонии предместий и 
причудливо слипшейся с ними вульгарности. В нём оправдались слова Якоба 
Буркхардта, что история подчас любит сосредоточиваться в одном человеке, 
которому потом внимает весь мир. Время и люди, говорит он, вступают в великие, 
таинственные расчёты.
 Правда, «секрет», которым владел Гитлер, был, как и все его так называемые 
инстинкты, плотно пронизан рациональными соображениями. И пришедшее уже в 
раннюю пору осознание своих медиумических способностей никогда не побуждало его 
отказываться от расчёта на психологию масс. Есть серия снимков, показывающая 
его в позах, которые отвечают утрированному стилю того времени. Кое в чём они 
покажутся смешными, но всё же в первую очередь они свидетельствуют о том, 
насколько его демагогический гений стал результатом заучивания, повторения и 
работы над ошибками.
 И тот особый стиль, который он уже с ранней поры начал вырабатывать для своих 
выходов, тоже диктовался психологическими соображениями и отличался от 
традиционного проведения политических собраний в первую очередь своим 
театральным характером: широковещательно призывая с помощью агитгрузовиков и 
кричащих плакатов «на большой публичный гигантский митинг», он изобретательно 
соединяет постановочные элементы цирка и оперного театра с торжественным 
церемониалом церковно-литургического ритуала. Вынос знамён, музыка маршей и 
приветственные возгласы, песни, а также вновь и вновь звучащие крики «хайль!» 
создают своим нагнетающим напряжением обрамление для большой речи фюрера и тем 
самым уже заранее впечатляюще придают ей характер благовестия. Постоянно 
совершенствовавшиеся, преподававшиеся на ораторских курсах и распространявшиеся 
письменными инструкциями правила проведения мероприятий не оставляют вскоре без 
внимания ни единой детали, и уже в это время проявляется склонность Гитлера не 
только определять крупные, направляющие линии тактики партии, но и пристально 
интересоваться даже мелкими, детальными вопросами. Он сам как-то проверил 
акустику всех главных мюнхенских залов, где проводились собрания, дабы 
установить, требует ли «Хаккерброй» большего напряжения голосовых связок нежели 
«Хофбройхауз» или «Киндлькеллер», он проверял атмосферу, вентиляцию и 
тактическое расположение помещений. Общие указания предусматривали, чтобы зал 
был, как правило, небольшим и по меньшей мере на треть заполнен своими. Чтобы 
снять впечатление о мелкобуржуазном характере движения, о его принадлежности к 
среднему сословию и завоевать доверие рабочих, Гитлер одно время ведёт среди 
своих сторонников «борьбу с отутюженной складкой» и посылает их на митинги без 
галстуков и воротничков, а иных, дабы выведать тематику и тактику противников, 
он направляет на организуемые теми курсы Подготовки. [348] 
 Начиная с 1922 года, он все чаще прибегает к тому, чтобы проводить в один 
вечер серии из восьми, а то и двенадцати митингов, на каждом из которых он был 
объявлен в качестве главного докладчика, – такой метод соответствовал его 
комплексу толпы, равно как и его тяге к повторяемости, а также отвечал максиме 
массированных пропагандистских выступлений: «За чем сегодня дело и что должно 
быть решено, – заявит он в это время, – так это создание и организация одного 
единого, все возрастающего массового митинга, митинга из одних протестов, в 
залах и на улицах… Не духовное сопротивление, нет, а жгучую волну упорства, 
возмущения и ожесточённого гнева нужно нести в наш народ!» Один очевидец, 
побывавший на организованных Гитлером серийных собраниях в мюнхенской пивной 
«Левенброй», рассказывает следующее:

 «На скольких политических собраниях бывал я уже в этом зале. Но ни в годы 
войны, ни в революцию меня не обдавало уже при входе таким горячим дыханием 
гипнотического массового возбуждения. Свои боевые песни, свои флаги, свои 
символы, своё приветствие, – отметил я, – похожие на военных распорядители, лес 
ярко-красных флагов с чёрной свастикой на белом фоне, удивит