господин Гитлер» будет говорить на тему 
«будущее или гибель!» – такой же была и поставленная на карту этим его решением 
альтернатива для его собственной карьеры. Но когда он вошёл в гигантский шатёр 
цирка, тот был переполнен – 6500 человек бурно приветствовали его, а в конце 
запели национальный гимн.
 С этого времени Гитлер только и ждёт случая, чтобы стать хозяином партии, 
обязанной ему тем, чем она стала, Слабость времени к типу «сильного человека» 
играет ему на руку и отвечает его намерениям. Правда, в руководстве партии уже 
до того проявлялась иной раз озабоченность неуёмной энергией его ответственного 
за пропаганду члена, а в записи в дневнике партии от 22 февраля 1921 года 
сказано: «Объяснить господину Гитлеру необходимость поубавить активность». Но 
когда Готфрид Федер в это же время пожаловался на становящиеся все более явными 
амбиции Гитлера, Дрекслер ответил ему, что «каждое революционное движение 
должно иметь диктаторскую голову и потому я и считаю как раз нашего Гитлера 
наиболее подходящим для нашего движения и не нахожу что из-за этого меня 
оттесняют на задний план» [329] . А пять месяцев спустя Дрекслер обнаружит, что 
именно там он и оказался.
 Подходящий случай дали в руки Гитлера обстоятельства, являвшиеся, как и его 
противники, на протяжении всей жизни его главными союзниками. Сочетая 
хладнокровие, хитрость и решимость, а также ту готовность пойти на больший риск 
даже для достижения ограниченных целей, которую он постоянно будет проявлять в 
критических ситуациях, ему удастся захватить власть в НСДАП и одновременно 
укрепить свои притязания на руководящую роль в движении «фелькише».
 Исходным пунктом летнего кризиса 1921 года явились переговоры, шедшие уже в 
течение нескольких месяцев с конкурирующими партиями «фелькише», в частности, с 
Немецкой социалистической партией, и имевшие своей целью установление более 
тесного сотрудничества между ними. Однако все попытки добиться согласия 
наталкивались на непримиримость Гитлера, который требовал ни больше, ни меньше, 
как полного подчинения групп партнёров, и не шёл даже на их коллективный 
переход в НСДАП; он настаивал на том, чтобы все прежние союзы были распущены, а 
их члены принимались в партию в индивидуальном порядке. Неспособность Дрекслера 
хотя бы понять эту твёрдость Гитлера характеризует всю разницу между 
безусловным инстинктом власти у одного и тягой к сплочению у другого. Явно 
желая подтолкнуть своих противников в руководстве партии к необдуманному шагу, 
Гитлер в начале лета уезжает на полтора месяца в Берлин, оставив в Мюнхене в 
качестве наблюдателей Германа Эссера и Дитриха Эккарта, которые оперативно 
информируют его обо всём. Под влиянием некоторых единомышленников, стремившихся 
осадить этого «выскочку-фанатика» Гитлера [330] , склонный к компромиссам и 
ничего не подозревавший Дрекслер, действительно, использует это время для того, 
чтобы возобновить прерванные переговоры об объединении или хотя бы 
сотрудничестве всех правых социалистических партий.
 А в это время Гитлер выступает в «Национальном клубе» и завязывает контакты с 
консервативными и праворадикальными единомышленниками – он знакомится с 
Людендорфом и с графом Ревентловом, чья жена, урождённая графиня д'Аллемон, 
сводит его в свою очередь с бывшим руководителем добровольческих отрядов 
Вальтером Стеннесом, представив его при этом как «грядущего мессию».
 Сумасшедшая суета Берлина, пришедшая сюда в знаменитые двадцатые годы, его 
легкомыслие и алчность дают гитлеровской антипатии к этому городу новую пищу, 
ибо слишком уж он контрастировал с мрачным характером Гитлера. И тот охотно 
сравнивает царившую тут атмосферу с Римом времён упадка, только тогда, считает 
он, ослабление города было использовано «чужеродным христианством», а теперь 
моральным упадком Германии воспользовался большевизм. Речи Гитлера того времени 
кишат нападками на порочность большого города, коррупцию и разврат, представший 
перед ним на сверкающем асфальте Фридрихштрассе или Курфюрстендамм: 
«развлекаются и танцуют, чтобы забыть о нашей нужде, – с возмущением заявил он 
однажды, – ведь не случайно придумывают все новые развлечения. Нас же хотят 
искусственно изнурить». Как когда-то в семнадцать лет, приехав в Вену, стоял он 
и теперь растерянным и чужим перед феноменом большого города, потерявшись в его 
шуме, суматохе и суете, – собственно говоря, он чувствовал себя как дома только 
в атмосфере провинции с неотъемлемым для неё бидермайером, обозримостью и 
моральной упорядоченностью. В ночной жизни он видит изобретение смертельного 
классового врага, систематическую попытку «ставить сами собой разумеющиеся 
гигиенические правила расы с ног на голову; из ночи он (еврей) делает день, он 
организует эту пресловутую ночную жизнь и точно знает, что действует она 
медленно, но верно… (чтобы) разрушить одного физически, другого духовно, а в 
сердце третьего вложить ненависть, когда тот видит, как разгульно живут другие».
 Театры, продолжает он, «те места, которые человек по имени Рихард Вагнер хотел 
видеть когда-то затемнёнными, чтобы добиться высшей меры освященности и 
святости, и строгости, и… высвобождения индивидуума из-под всех нужд и бед», 
стали «рассадником порока и бесстыдства». В его глазах город наводнён 
сутенёрами, а любовь, которая для «миллионов других означает высочайшее 
счастье», превратилась в товар, «в не что иное как гешефт». Он обличает 
унижение семьи, разложение религии, говорит, что все распадается и 
компрометируется: «Тот, кто сегодня оказался внутри этого века самого низкого 
обмана и надувательства, для того остаются только две возможности – или 
отчаяться и повеситься, или стать подлецом». [331] 
 Как только Гитлер узнал в Берлине о самоуправстве Дрекслера, он тут же 
возвратился в Мюнхен. А когда партком, обретший за это время энергию и 
самоуверенность, потребовал от него оправдаться в своём поведении, Гитлер 
прореагировал на это неожиданным драматическим жестом – он просто заявил 11 
июля о своём выходе из партии. Написанное им т