старой Австрии он первым продемонстрировал возможности, вытекавшие из 
сознательно организуемых расовых и национальных опасений. С глубоким 
беспокойством ощущалось им приближение того дня, когда немецкое меньшинство, 
как он считал, будет повержено и «прирезано». И вот он уже требует принятия 
чрезвычайных антиеврейских законов, а его приверженцы носят на цепочках для 
часов антисемитский брелок, изображавший повешенного еврея, и не 
останавливаются в парламенте Вены перед требованием установления награды за 
каждого приконченного еврея – либо деньгами, либо из имущества убитого. [125] 
 Но, очевидно, ещё большее впечатление произвёл на Гитлера другой апологет 
мелкобуржуазного антисемитизма – д-р Карл Люгер. Именно ему, бургомистру Вены, 
умелому оратору и вождю Христианско-социальной партии, посвящены в «Майн кампф»,
 как никому другому, слова восхищения автора, называющего его не только 
«поистине гениальным» и «самым сильным немецким бургомистром всех времён», но 
даже «последним великим немцем в Восточной марке [126] » [127] . И хотя Гитлер 
подвергает программу Люгера, и главным образом его вялое и оппортунистическое 
обоснование антисемитизма, а также его веру в силу выживания уже одряхлевшего и 
прогнившего к тому времени многонационального государства, неприкрытой критике, 
тем не менее – а вернее, тем более – его восхищает демагогическая виртуозность 
Люгера и та тактическая изворотливость, с помощью которой тот так умело 
манипулировал в своих целях доминировавшими социальными, религиозными и 
антиеврейскими настроениями.
 В противоположность Шенереру, который своей заносчивой принципиальностью 
приобрёл огромное количество врагов и тем самым обрёк себя в результате на 
полную потерю влияния, Люгер был человеком обходительным, ловким и 
пользовавшимся популярностью. Идеологическое оружие он просто использовал, 
втайне же презирал его; он мыслил как тактик и прагматик, и вещи были для него 
важнее идей. Зате почти пятнадцать лет, что он был бургомистром, в Вене была 
модернизирована транспортная сеть, расширена система образования, улучшено 
социальное обеспечение, заложены зелёные районы и создано около миллиона 
рабочих мест. Идя вверх, Люгер опирался на рабочих-католиков, а также на мелкую 
буржуазию – служащих и чиновников низшего звена, владельцев маленьких магазинов,
 мелких домовладельцев и домовых священников, тех, кому несли угрозу новые 
времена с их индустриализацией, социальными крахами и нищетой. И Люгер, подобно 
Шенереру, тоже извлекал пользу из широко распространённого чувства страха, но 
обращал он его против конкретных и доступных противников. К тому же он не 
расписывал это чувство в мрачных красках, а противопоставлял ему те безотказно 
действовавшие человеколюбивые банальности, которые находили своё наглядное 
выражение в его излюбленном призыве: «Нужно помочь маленькому человеку!»
 Очевидно, однако, что столь продолжительное восхищение вызывал у Гитлера не 
один лишь изощрённый макиавеллизм хозяина венской ратуши – главная причина тут 
в совпадениях личного плана: Гитлер считал, что в этом человеке он открыл не 
только поучительные, но и родственные ему черты. Как и сам Гитлер, Люгер был 
выходцем из простых слоёв и добился признания в обществе, к чему так настойчиво 
стремился Гитлер, вопреки всем препонам и социальному пренебрежению, в конце 
концов, даже вопреки сопротивлению императора, который трижды противился 
утверждению его бургомистром. В отличие от Шенерера, безрассудно, да и 
бессмысленно наживавшего себе врагов, Люгер проделал свой путь наверх в 
беспрестанном поиске и организации союза с господствующими группами, будучи 
преисполнен решимости, как напишет Гитлер, превознося этот навсегда усвоенный 
им урок, «воспользоваться всеми уже наличествовавшими рычагами власти, 
подчинить себе имеющиеся могучие учреждения, чтобы извлечь из этих старых 
источников максимальную пользу для своего движения».
 Сформированная Люгером с помощью эмоционально сконцентрированных лозунгов 
массовая партия продемонстрировала, что идея страха – как и за сто лет до этого 
идея счастья – обрела в Европе мощь, способную превозмочь даже классовый 
интерес.
 В том же направлении действовала и идея национального социализма. Немецкие 
рабочие в быстро расширявшихся промышленных районах богемской и моравской 
областей дунайской империи объединились в 1904 году в Траутенау в Немецкую 
рабочую партию (ДАП), чтобы защищать свои интересы перед натиском чешской 
дешёвой рабочей силы, поступавшей на фабрики и заводы из деревень и зачастую 
игравшей штрейкбрехерскую роль. Это было началом вполне объяснимой и вскоре 
охватившей – под самыми разными обличьями – всю Европу попытки решить дилемму 
социализма марксистского толка, который никогда не пробовал по-настоящему 
преодолеть национальные антагонизмы и придать своим обращённым ко всему 
человечеству лозунгам какую-то эмоционально наглядную убедительность, ибо в 
теории классовой борьбы не было места для особого национального сознания 
немецкого рабочего в Богемии или Моравии. Приверженцы новой партии 
рекрутировались в значительной массе из числа бывших социал-демократов, 
отошедших от своих прежних убеждений, обеспокоенно полагая, что политика 
пролетарской солидарности играет на руку только чешскому большинству в этой 
области; программа же ДАП считала эту политику «ошибочной и наносящей 
неисчислимый вред немцам Центральной Европы».
 Этим немцам казалось, что идентичность их национальных и социальных интересов 
и есть та самая непосредственная, явственная и всеобщая истина, которую они 
могу противопоставить марксистскому интернационализму – идее народного 
сообщества выражалась их попытка примирить социализм и национальное чувство. И 
программа и партии соединила то, что отвечало их возбуждённой потребности в 
защите и самоутверждении. Эта программа преследовала преимущественно 
антикапиталистические революционно-свободолюбивые и демократические цели, но