оявлялись 
то одни, то другие лозунги, «Марш на Берлин» стал магической формулой, 
обещавшей решение всех проблем одним ударом. И как и за несколько недель до 
того, Гитлер нагнетал психоз грядущих перемен: «Этой ноябрьской республике 
скоро конец. Постепенно начинается новый шелест, предвещающий непогоду. И эта 
непогода разразится, и в этой буре эта республика узнает перемены, так либо 
этак. Она уже созрела для этого». [402] 
 По отношению к Кару Гитлер, казалось, был уверен в себе. Правда, у него 
оставалось подозрение, что «триумвират» может выступить и без него либо 
мобилизовать массы не революционным призывом «На Берлин!», а боевым лозунгом 
сепаратистов «Прочь от Берлина!»; порой он побаивался, что до выступления дело 
вообще не дойдёт, и уже в начале октября, если верить некоторым данным, начал 
подумывать о том, как ему при помощи какой-нибудь авантюры вынудить партнёров к 
выступлению, а самому оказаться во главе этого выступления. В том же, что 
население, если он не упустит нужный момент, будет в конфликте стоять на его 
стороне, а ни в коем случае не на стороне Кара, он нисколько не сомневался. Он 
относился с презрением к этой чванливой буржуазии с её необоснованным 
самомнением и неспособностью понять массы, которые она так стремилась отобрать 
у него. В одном из своих интервью Гитлер обозвал Кара «слабосильным довоенным 
бюрократом» и заявил: «… история всех революций  показывает , что они никогда 
не могут быть под силу деятелю старой системы, а только революционеру». Правда, 
на стороне «триумвирата» была сила, но ведь на его стороне был сам 
«национальный полководец» Людендорф – целый «армейский корпус на двух ногах», 
чью политическую ограниченность он быстро распознал и с помощью лести научился 
пользоваться ею. Уже теперь его самоуверенность проявляет столь характерное 
стремление к безудержности – он сравнивал себя с Гамбеттой или Муссолини, хотя 
его сподвижники смеялись над этим, а Крибель заявил одному посетителю, что 
Гитлер на руководящий пост, разумеется, не подходит, ибо в голове у него одна 
только пропаганда. Сам же Гитлер сказал одному высшему офицеру из окружения 
Лоссова, что его профессия – спасение Германии, а Людендорф ему нужен, чтобы 
привлечь на свою сторону рейхсвер: «В политике он у меня и словечка не вымолвит 
– я ведь не Бетман-Хольвег… А вы знаете, что и Наполеон, учреждая консульство, 
окружил себя только незначительными деятелями?». [403] 
 Во второй половине октября планы Мюнхена по отношению к Берлину приобрели уже 
более чёткие очертания. Шестнадцатого октября Крибель подписал приказ об 
усилении пограничной охраны на севере земли, хотя это и выдавалось за 
полицейскую меру, направленную против неспокойной Тюрингии, однако приказ 
содержал и такие военные понятия как «районы развёртывания» и «открытие боевых 
действий», а также «дух наступления», «пыл преследования» и даже «уничтожение» 
сил противника; главным же было то, что он открывал возможность прямой 
мобилизации на случай гражданской войны. А в это время добровольцы уже 
проводили учения на карте с использованием городского плана Берлина, и Гитлер, 
выступая перед юнкерами пехотного училища, под бурные аплодисменты славил 
революционную мораль: «Высший долг вашей военной присяги, господа, состоит в 
том, чтобы нарушить её». Дабы создать конкуренцию военной мощи партнёра, 
национал-социалисты вербуют в СА главным образом служащих земельной полиции, а 
по более поздним свидетельствам Гитлера в их распоряжении уже было от 
шестидесяти до восьмидесяти походных пушек, гаубиц и тяжёлых орудий, 
находившихся до того в тайниках. На совещании «Кампфбунда» 23 октября Геринг 
сообщает детали «наступления на Берлин» и рекомендует, среди прочего, начать 
подготовку «чёрных списков»: «Необходимо будет применять жесточайший террор; 
того, кто создаст хоть малейшие трудности, – расстреливать. Необходимо, чтобы 
командиры уже сегодня выявляли тех личностей, чьё устранение необходимо. После 
издания воззвания следует для устрашения тут же расстрелять хотя бы одного» – 
«германская Анкара» готовилась к развязыванию репрессий внутри страны. [404] 
 В атмосфере недоверия и соперничества один замысел влёк за собой другой. 
Двадцать четвёртого октября Лоссов созвал в штабе военного округа 
представителей рейхсвера, земельной полиции и патриотических союзов, чтобы 
изложить перед ними мобилизационные планы рейхсвера для марша на Берлин, 
паролем было названо слово «восход». Однако пригласил Лоссов только одного 
военного руководителя «Кампфбунда» Германа Крибеля, а Гитлер и командование СА 
оказались обойдёнными. В ответ на это Гитлер незамедлительно провёл «большой 
войсковой смотр». Как говорилось в одном донесении того времени, «уже с раннего 
утра из города доносились барабанная дробь и музыка, и в течение всего дня 
повсюду можно было увидеть людей в форме с гитлеровской свастикой на воротниках 
или оберландовским эдельвейсом на фуражках» [405] . Кар, в свою очередь, тут же 
заявил, дабы развеять якобы «циркулирующие повсюду слухи», что он отклоняет 
любые переговоры с нынешним правительством страны.
 Это походило на тихое, ожесточённое состязание, и вопрос, казалось, заключался 
лишь в том, кто же выступит первым, чтобы принять из рук спасённой нации «у 
Бранденбургских ворот лавровый венок победы». Своеобразный, окрашенный в 
местные цвета пыл пронизал все эти планы какой-то крайней фантастичностью и 
придавал этим разнообразнейшим действиям оттенок какой-то широкомасштабной игры 
в индейцев в солдатском исполнении. Не задумываясь долго над истинным 
положением с властью, действующие лица провозглашали, что приспело время 
«маршировать и решить, наконец, определённые вопросы подобно Бисмарку», другие 
славили «ячейку порядка Баварию» и «баварские кулаки», которые должны «очистить 
этот берлинский свинарник». Родные сумерки лежали над столь охотно 
использовавшимися картинами, изображавшими столицу огромным Вавилоном, и 
некоторые из ораторов завоёвыв